Милдред оперлась на одну ногу и подбоченилась.
– Сегодня, – объявила она, – мы не будем из–за этого драться.
Тон ее был необычно бесстрастным, и Кэссиди медленно проговорил:
– Что происходит? В чем дело?
Она шагнула назад. Это было не отступление. Просто хотела как следует на него взглянуть.
– В тебе, Кэссиди. Дело в тебе. Я сыта тобой по горло.
Он несколько раз моргнул. Попытался придумать, что сказать, но мысли в голову не приходили, и в конце концов пробормотал:
– Давай. Говори.
– Ты что, оглох? Говорю: просто по горло сыта, вот и все.
– Это еще почему?
Она улыбнулась почти с жалостью:
– Сам знаешь.
– Ну–ка, теперь послушай, – сказал он. – Мне не нравятся эти игры в загадки. Раньше ты никогда этим не увлекалась, и теперь я тебе не позволю. Если у тебя бзик, я хочу знать, в чем дело.
Она не ответила. Даже не посмотрела. Уставилась в стену позади него, словно была одна в комнате. Он хотел что–то сказать, восстановить словесный контакт, но мозги будто заело. Он не знал, что стряслось, и не желал знать. Единственным желанием оставалась жгучая похоть, обуявшая его от шума дождя на улице, от присутствия в комнате рядом с ним соблазнительных сладких форм женского тела.
Он шагнул к ней. Она взглянула и угадала его планы. Покачала головой и заявила:
– Не сегодня. Я не в настроении.
Это звучало странно. Она никогда раньше так не говорила. Он задумался, серьезно ли это. В комнате стояла холодная тишина, пока он глазел на нее, сознавая, что это серьезно.
Сделал еще один шаг. Милдред не сдвинулась с места, и Кэссиди убеждал себя, что она выжидает, когда он пустит в ход руки, и тогда уж начнет драться. Так и должно быть. Тогда разгорится огонь. Они затеют чертовски горячую битву и жаркое дело в постели. А потом ей никак не удастся насытиться им, и он будет не, в состоянии оторваться. И все будет хорошо. Просто прекрасно.
Шум бушующего дождя неумолчно звучал у него в голове, он дотянулся, схватил ее за руку. Рванул к себе и в тот же миг в полной мере почувствовал изумление и тревогу. Борьбы не было. Сопротивления не было. Лицо ее оставалось бесстрастным, она смотрела на него как на пустое место.
Где–то глубоко в душе предупреждающий голос велел ему отпустить ее и оставить в покое. Когда женщина не в настроении, она просто не в настроении. А в таком случае нет ничего хуже форсирования событий.
Но сейчас, когда его рука стискивала ее плоть, он не мог отступиться. Забыл, что она не вступила в борьбу, что тело ее оставалось пассивным и вялым, когда он тащил ее в спальню. Помнил лишь о торчащей груди, о роскошных округлых бедрах и ягодицах, о разрядах высокого напряжения, пронизывающих в ее присутствии каждый нерв, каждую клетку его существа. Он был полон желания, намеревался удовлетворить его, а все прочее не имело значения.
Он толкнул ее на кровать, и она повалилась, как неодушевленный предмет. Лицо ее лишено было всякого выражения. Она смотрела на него снизу вверх, точно находилась от происходящего за много миль. Он начинал ощущать тошнотворную безуспешность своих лихорадочных попыток ее возбудить. Она просто лежала плашмя на спине, как большая тряпичная кукла, и позволяла ему делать все, что угодно. Он старался войти в раж, даже занес руку, чтобы ударить ее и добиться какой–то реакции – какой угодно, – но знал, что ничего хорошего не получится. Она даже не почувствует этого.
И все же, хотя сознание ее равнодушия доставляло почти физическую смертельную боль, ревущий внутри него огонь был сильнее. Он мог только поддаться ему. Он овладевал своей женщиной, а огонь оставался лишь его собственным, породив жалкое и пугающее, а потом, наконец, совсем жуткое впечатление, будто он лежит в постели один.
Через несколько минут он действительно лежал в постели один, слыша шаги Милдред в гостиной. Кэссиди выбрался из постели, быстро оделся, прошел в комнату. Милдред закурила сигарету, медленно выпустила изо рта дым, задумчиво разглядывая горящий табак. Он ждал, когда она что–нибудь скажет.
Но ей нечего было сказать. Он обнаружил, что не может объяснить ее поведение. Молчание его тревожило, постепенно дела становились все хуже, в конце концов он признал, что теряется, и погрузился в раздумья, пытаясь припомнить, происходило ли между ними когда–нибудь что–то подобное. Бывало всякое, но такого – никогда.
Сейчас она взглянула на него и обыденным тоном проговорила:
– Сегодня мой день рождения. Поэтому я пригласила гостей.
– А… – На физиономии Кэссиди долго царило непонимающее выражение. Потом он попробовал улыбнуться: – Я знал, что ты злишься на что–то. Наверно, я должен был вспомнить.