Ни слова не ответив бегу к подъезду. Спотыкаюсь и падаю на колени. Больно, едва сдерживаю крик. Якоб подбегает и помогает подняться. Отталкиваю его и вбегаю в подъезд.
Якоб догоняет меня уже возле двери в квартиру. Понимаю, что у меня нет ключей — сумочку забыла в клубе. Штаховский молча открывает дверь, залетаю внутрь и бегу к своей комнате.
Он идет за мной.
— Мы должны поговорить. Слушай, я конечно перегнул палку… — начинает, заходя в мою комнату. В ответ делаю резкий выпад ему на встречу и плюю в лицо.
— Убирайся из моей комнаты, урод!
Не хочу разбираться сейчас насколько виноват или нет Якоб. Он привез меня домой, ничего не случилось… Но могло. Возможно, его появление спасло меня. А может он тоже принимал участие в плане, вместе с Глебом и Светкой. Чтобы унизить меня. Я уже ни в чем и ни в ком не была уверена. Предательство подруги, насилие со стороны незнакомого парня, и Якоб — последняя капля, которая сломала меня. Едва сдерживаюсь, чтобы не разгромить свою комнату. Меня трясет как в лихорадке. Чей на мне свитер? Стаскиваю его через голову и бросаю за порог. Набрасываю на себя первую попавшуюся шмотку, какое-то платье. Постояв немного, иду за выброшенным свитером, хватаю ножницы и начинаю резать на мелкие кусочки, вымещая на нем всю свою злобу. Рука срывается и задеваю левую ладонь острым краем ножниц. Невыносимо печет, выступает кровь. Колени тоже саднят нестерпимо, только сейчас вспоминаю что упала. Мне страшно посмотреть на них, ненавижу вид крови. Слабачка. Всегда и во всем. Жалкое изнеженное существо. Вытираю едкие слезы злости на саму себя. И тут снова входит Якоб.
Смотрю с бешеной яростью, представляя как втыкаю ножницы ему в живот.
«Но и на это у тебя кишка тонка», — язвительно корю себя. Нет, конечно же я не собираюсь причинять ему физический вред. Но сейчас такие мысли помогают удержаться на плаву, не расклеиться окончательно, показав себя реальную — жалкую, испуганную. Такого позора мне не вынести.
— Только попробуй повторить, — произносит резко Якоб, глядя мне в лицо. Видимо, плевок ему не понравился, думаю про себя с удовлетворением. Хоть на секунду легче от этого. — Иначе выпорю, — голос, точно удар плетью. — Иди сюда, надо обработать раны.
— Не смей ко мне подходить!
— Ой, вот только не надо из себя жертву насилия ломать. Иначе точно выпорю. Руки так и чешутся, — рявкает парень. — Сама в клуб поперлась, шалаву в подружки взяла, жопой в коротком платье крутила. Ты думала, тобой все восхищаются? Нет, детка. Восхищаться твоими навыками будут на конкурсе танцев. А там, в клубе, все только про трах думают, и за этим туда идут. Тебе папочка об этом не рассказывал? Бедная малышка. Но ведь и ты сплоховала — разве сказала папочке куда идешь? Или моим родителям? — последние слова точно плеть рассекают воздух, а Якоб подходит вплотную, хватает меня за талию и как ребенка сажает на комод.
— Ты понимаешь, что подставила мою семью? А если бы с тобой что случилось? Герман с них бы спросил по полной. Ты просто грязная маленькая сучка, у которой чешется. А я показал тебе твое место. Но ты целехонька. Все при своем. Ну, кроме Глеба… И ты еще плевать в меня будешь, сучара? — рычит мне в лицо Штаховский, стискивая правой рукой мой подбородок. А меня пронзает мысль какие у него безумно красивые руки. Длинные пальцы, широкие ладони… Более глупой вещи, о которой можно подумать в данной ситуации, наверное, не придумать. Меня охватывает стыд.
— З-зачем было… трогать меня? Не мог словами отругать? — всхлипываю, чувствую себя полной кретинкой после этой отповеди. И он ведь прав во всем…
— Чтобы прочувствовала. Я не принц на белом коне. Прекрати питать свои глупые иллюзии.
— Что? Да с чего ты вообще взял что я питаю иллюзии? Ты о чем?
— Видно невооруженным глазом, — усмехается язвительно, а я краснею. — Ты меня хотела. Даже в той комнате. Даже при мудаке Глебе. Если бы трахнул… — Якоб осекается.
— Договори.
— Заткнись. Сейчас больно будет.
И правда, он прикладывает к коленям тампон с перекисью, придавливает к ране, и я вскрикиваю от пекущей боли. Якоб конечно ни малейшей попытки меня успокоить, или хотя бы подуть на колено, не делает. Прислоняет другой тампон к руке. Останавливает кровь и бинтует руку.
— Ты прямо раненый боец, — усмехается.
— Скажи, что хотел сказать, — возвращаюсь к прежней теме. Мне стыдно. Но почему-то отчаянно хочу услышать его мысли. Это мне очень важно. Мы впервые говорим о нас. Нет, конечно никаких «нас» не существует. По сути мы вообще впервые так тесно общаемся. И вопреки всему во мне снова просыпается что-то, разгорается маленький уголек надежды…. И я, как смертельно замерзший путник, едва живой от усталости и холода, ползу к единственному источнику света из последних сил.