‒ Подвинься, ‒ услышал я шепот. ‒ Разлегся, тоже мне!
Я не испугался и не удивился ‒ это Ирка лезла ко мне на верхние нары.
‒ Так и помереть можно от холода, ‒ шептала она.
Она притащила с собой на второй этаж старый мешок, которым накрывалась. Вместе с моим мешком у нас получалось настоящее одеяло, а Иркино тело было горячим, как грелка, которую я когда-то наполнял для ног госпожи Яйблочки.
‒ Ты только меня не столкни, ‒ сказала Ирка.
‒ Нет, я не ворочаюсь, ‒ сказал я, прижимаясь к ней, чтобы не свалиться с нар.
Я хотел поговорить с ней, и мне даже мерещилось, что я говорю, но на самом деле я уже спал ‒ согревшийся и оттого почти счастливый.
Утром загудела сирена ‒ всем вставать!
Я проснулся от воя сирены и от того, что обитатели нашего подвала начали шевелиться и чертыхаться, а Ирка скользнула вниз на свои нары, утащив с собой мешок. Сразу стало холодно, и я после нескольких бесплодных попыток скорчиться так, чтобы сохранить ночное тепло, вынужден был соскочить с нар.
Ирка уже побежала в коридор и крикнула мне по пути:
‒ Скорей, красавчик! Я очередь к параше займу, а ты к умывальнику!
Она была опять права ‒ хоть я провел всего сутки в этом мире, но уже понял, что без Ирки я бы пропал.
Она еще не успела скрыться в дверях, как целая толпа обитателей подвала понеслась в сортир и к умывальне. Оба помещения были невелики, в одном ‒ три крана, в другом ‒ три очка. А нас в подвале полсотни. И всем надо.
Я побежал следом за Иркой. Она уже стояла в начале большой очереди ‒ к параше. Очередь в умывалку была меньше, но я знал, что она увеличится, потому что люди будут переходить в нашу очередь. За мной, к счастью, оказался старый знакомец ‒ Жирный из нашей бригады. Когда подошла Иркина очередь войти в сортир, я сказал ему, что мы с Иркой сейчас вернемся. И побежал к ней. В очереди сразу начали кричать: «Он здесь не стоял! Он еще откуда взялся?» А Ирка начала визжать: «Я предупреждала! Где твои уши были, старый козел?»
Завязалась перебранка, но она не помешала мне воспользоваться сортиром и благополучно вернуться в очередь к умывалкам. Ирка была веселая, а я расстроен ‒ что же, думал я, теперь мне доживать свои дни в этой вони и холоде? Я же рожден благородным и красивым домашним животным! Я не желаю превращаться в грязного раба!
‒ Ты что? Тебе плохо? ‒ спрашивала Ирка. Глаза у нее были добрые. Я вырвал руку ‒ ну что объяснишь этому примитивному созданию, которое, может, никогда в жизни не видело телевизора или кофемолки?
‒ Ты как хочешь, я тебе не навязывалась, ‒ сказала Ирка. ‒ Я хотела, как лучше.
‒ Знаю, ‒ сказал я. Я уже не сердился на нее ‒ я сердился на свою судьбу. Вновь так остро я ощущал запах смерти, и все во мне сжималось от отвращения, что сегодня придется заниматься тем же, чем и вчера.
Совершив утренний туалет, мы вернулись в наш подвал, куда два раба вкатили бак с желтоватой водой, которую именовали чаем, и второй бак ‒ с кашей. Каждому дали по миске и по ложке ‒ потом их надо было вернуть.
Ирка облизала ложку, потом отвалила мне в миску каши из своей миски.
‒ Ты что? Зачем?
‒ Мне много, а ты не наешься!
Я, наверное, должен был отказаться, но был голоден.
Ирка смотрела на меня с интересом, глаза у нее зеленые, через щеку от века до подбородка ‒ тонкий шрам.
‒ Ешь, ‒ сказал я ей, ‒ а то остынет.
‒ Я холодное люблю, ‒ сказала она.
Каша была безвкусная, скользкая и недосоленная.
‒ А ты как сюда попала? ‒ спросил я у Ирки, прихлебывая теплый чай.
‒ Как и ты, ‒ сказала она, ‒ со свалки.
‒ А на свалку?
‒ Я бродячая, ‒ ответила Ирка. ‒ Как наших сократили, я тогда девчонкой была, я по свалкам пошла.
‒ Кого сократили? ‒ спросил я. ‒ И как сократили?
‒ Учи тебя, учи, ‒ сказала Ирка удивленно. ‒ Я еще такого не видала! Простых вещей не понимает. Мы в поселке жили, в агросекторе. А по программе поселок шел под девственную местность ‒ вот нас и разломали. Мужчин ликвидировали, а женщин ‒ в резерв. Мы с сестрой в Москву убежали. Нам говорили, что в Москве жизнь клевая. А врали… Ты в Москве не был?
‒ Москва ‒ это тоже свалка?
‒ Москва ‒ это такая свалка, что никто ее конца не видел ‒ охренеешь, какая свалка!
В дверях подвала появился Лысый, он прошел внутрь и стоял, похлопывая себя по ногам плетью, ‒ я в жизни еще не видел такого злобного существа, как он.
Он молчал, а все, кто сидел за столом, замерли, даже есть перестали. Лысый ждал. Вошла мадамка. Веселая улыбка во всю широкую физиономию, тридцать золотых зубов!