Вошел еще один раб, он принес большую корзину с ломтями серого, дурно пропеченного хлеба. Он вынимал ломти и раздавал – люди бросились к нему.
– Давайте, жрите! – сказал раб. – Лысый велел, сказал, а то помрете в цехе.
Многие засмеялись. Люди были рады.
Но когда я подошел за куском, сразу воцарилась тишина.
– А тебе, длинный, – сказал раб, – не положено. Ты людей без шамовки оставил, а хозяину сделал большой убыток. Вали отсюда!
И я отошел, хотя был на две головы выше раба и мог бы свалить его одним ударом.
Одетые и вытертые, мы вышли из бани и пошли обратно к себе в спальню. Люди на ходу жевали хлеб и уже забыли о своих невзгодах. Удивительно, до чего легкомысленны эти особи! – думал я. Не зря спонсоры неоднократно обращали мое внимание на то, что люди могут бунтовать, бороться, подняться на войну – но только покажи им кусочек хлеба, они забудут о принципах! Таким суждено быть рабами! И я был согласен с господами спонсорами.
Молодая женщина в неловко и грубо сшитых из мешковины штанах обогнала меня. Мокрые волосы этой женщины завивались в кольца, и казалось, что вместо головы у нее солнце с лучами – такого ослепительно рыжего цвета были эти кудри.
Будто почувствовав мой взгляд, женщина обернулась.
У нее было треугольное лукавое лицо, большие зеленые глаза и множество веснушек на белых щеках. Правую щеку пересекал шрам. Я любовался этой женщиной, а она вдруг сказала:
– Чего уставился, красавчик?
И тогда я сообразил, что это всего-навсего моя подруга Ирка.
– Тебя не узнаешь, – сказал я.
– А тебя что, узнаешь, что ли? – Она рассмеялась, и я увидел, что у нее нет передних зубов.
– А где зубы? – спросил я.
– А вышибли. Били и вышибли.
Мы дошли до нашей комнаты, положили полотенца па свои нары, и тут же вошел надсмотрщик Хенрик и велел выходить к двери. Отмытые, мы ему понравились:
– На людей похожи, – сказал он. – Я уж не надеялся, что людей увижу!
– Он расхохотался тонким голосом, и мы все засмеялись. Глядя друг на друга, мы понимали, что он имел в виду.
– Кто здесь уже был? – спросил Хенрик. – Не бойтесь, шаг вперед. Я драться не буду. Я и без вас знаю, что вы все беглые.
Ирка и еще человек пять шагнули вперед.
– Вы работу знаете, – сказал он. – Вам и быть бригадирами. А потом разберемся. У нас сейчас работы много, не управляемся. Кто норму сделает, получит лишнюю пайку, мы не жадные. Кто будет волынить, пеняйте на себя. Поголодаете… как сегодня! – он засмеялся вновь, видно, уже знал, что у нас приключилось.
Когда мы проходили мимо него, он легонько дернул бичом, ожег меня по ноге и спросил:
– Это ты, красавчик, котлы опрокидываешь?
Он спросил без злобы, и во мне тоже не было зла, и я сказал:
– Я нечаянно.
– Ты у меня в бригаде будешь, – сказала рыжая Ирка. – Нас, я думаю, на перегрузке будут держать. На забой не возьмут – слишком сложная работа, понял?
– Нет.
– Я так и думала, что нет.
Мы спустились еще на этаж ниже. Под потолком горели яркие лампы, но от этого подвал был еще более неприглядным. Стены его были до половины испачканы бурыми пятнами и полосами, пол был покрыт бурой жижей. Через весь сводчатый зал тянулся широкий транспортер, грязный, старый, даже порванный и неаккуратно скрепленный в некоторых местах. В тот момент, когда мы, числом с полдюжины, вошли в зал, навстречу нам поднимались люди из предыдущей смены. Они были также измазаны, как и все в том зале, их шатало от усталости, а одного из сменщиков, невысокого молодого человека, одетого, как и все мы, в мешковину, вдруг вырвало чуть ли не нам под ноги. Он корчился, отвернувшись к стене, но никто не обращал внимания, а когда пришедший с нами жирный раскоряка с одутловатым лицом начал было материться, Ирка прикрикнула на него:
– Заткнись, не знаешь – не лезь.
В подвале царил тяжкий запах страха и смерти – я не мог объяснить, из чего он складывался…
Транспортер уходил в соседнее, не видное мне помещение, отделенное от нашего подвала резиновой занавеской. Оттуда доносился глухой шум – редкие удары, тонкий крик, ругань, возня, снова удары… будто там кипел бой.
По обе стороны транспортера стояли два могучих мужика, единственной одеждой которых были кожаные, вымазанные чем-то бурым, передники, а в руках они держали металлические дубинки.
Вся эта обстановка подействовала на меня удручающе. Лишь одно желание руководило мной – удрать.
Я с трудом проглотил слюну и спросил Ирку:
– Что здесь?
– Увидишь, – коротко сказала она, подходя к груде резиновых фартуков, лежавших на столе у транспортера, беря и завязывая его сзади.
– Мне тоже? Он же грязный.
– А ты думал, теперь всегда чистым будешь?
Мне показалось, что Ирка тоже боится, но не смеет признаться мне в своей слабости. Она же бригадир и старожил к тому же.
– Что надо делать?
– Фартук надень, а то себя не узнаешь.
Я подчинился ей, как уже привыкал подчиняться. Она завязала мне фартук на спине – запах смерти и мучений был теперь близок, я как бы закутался в смерть.
По виду других моих спутников я понял, что они испытывали такие же, как я, отвратительные чувства.
И вдруг транспортер дернулся и со скрипом двинулся в нашу сторону. Мужики у резинового занавеса подняли дубинки – они были наготове…
И тут… неожиданно!..
Раздвинув своим весом занавес, на транспортере закрутился серый метровый червяк – ничего подобного мне видеть еще не приходилось. Он был страшен и, наверное, ядовит. Я не знал, как он попал в наш подвал, и рванулся было бежать, но тут увидел, что мужики ждали его появления, потому что один из них, примерившись, ловко ударил металлической дубинкой червяка по голове, и он, дернувшись, замер.
Пока червяк медленно плыл на транспортере, я успел разглядеть его.
Убитое существо более всего напоминало громадную метровую гусеницу, покрытую серой шерстью и снабженную сотнями маленьких ножек. Некоторые из ножек еще дергались. Голова гусеницы была относительно велика, глаза – выпученные, как у стрекозы… Я бы и далее с отвращением рассматривал это животное, но тут резиновый занавес раздался снова, и появилось сразу несколько таких существ, на этот раз мертвых.
Как только гусеница доехала до конца транспортера, Ирка приказала:
– Хватай! Тимка – за голову, Жирный – за хвост, а ну!
Сама она толкнула широкую плоскую тележку на низких колесах таким образом, чтобы она оказалась у конца транспортера. И тогда, частично от собственного веса, а частично от наших с Жирным усилий, тело гусеницы кулем свалилось на тележку.
Так как к концу транспортера уже подъезжали сразу несколько наваленных друг на дружку гусениц, то в дело пришлось вступить и другим членам Иркиной бригады. Гусеницы оказались страшно тяжелыми – по пуду, не меньше, и уже через полчаса я вымотался.
В наши обязанности входило грузить битых гусениц на тележки и выкатывать тележки в боковой зал, где за длинными оцинкованными столами со сливами, ведущими в эмалированные ванны под ними, стояли подобные нам бродяги, которые взваливали гусениц на столы и свежевали их.
Если какая-нибудь из гусениц оказывалась недобитой, мужики у начала транспортера должны были ее уничтожить. Почти всегда это им удавалось, но одна из гусениц, которую я подхватил было, чтобы перевалить на тележку, приоткрыла стрекозиные глаза, как будто зевнула, показав острые, длинные, как у хищной рыбы, зубы. Я испугался и отпрыгнул в сторону – а вдруг она ядовитая? На мой крик подскочил мужик с дубинкой и добил гусеницу.
Так мы бегали, сваливали, грузили, отвозили гусениц часа два-три – точно не скажу. Я только знаю, что сначала я смертельно устал, руки отваливались, и все время мутило от запаха крови гусениц – из них вытекало много крови. Но потом я постепенно вошел в тупой ритм работы и даже научился отдыхать – ведь транспортер нередко ломался, да и гусеницы шли неровным потоком.
Один раз транспортер сломался, и после всяких криков и ругани пришел человек с чемоданчиком – он достал инструменты и принялся чинить транспортер. Мы смогли отдохнуть.