Мы начинаем в тот же вечер, в кабинете Фромана, когда все улеглись спать. Он внимательно слушает, немного волнуясь. Он все время чешется и вертится.
— Мне не нужно столько раз тебе повторять, — говорю я. — Я постучу в окно, и ты позвонишь комиссару. Это должно произойти одновременно. Если вдруг его не будет, ты положишь трубку. Я услышу и уйду. Перенесем на следующий день. Теперь послушай меня. Я не кричу. Я взволнован. Говорю быстро, нескладно… «Господин комиссар… Говорит Шамбон… из Колиньера. Слышите?.. Их, должно быть, много… Они в парке… Они взламывают дверь… Приезжайте немедленно… Мне нечем защищаться…» В этом месте ты переведешь дыхание… Дрё воспользуется этим, чтобы заговорить… Сделаешь вид, что ничего не понимаешь, так как очень испуган. Будешь все время повторять: «Что?.. Что?..» А потом начнешь умолять: «Сделайте же что-нибудь… меня хотят убить…» Я разобью окно и два раза выстрелю в стену… Ты выронишь трубку, как бы теряя сознание или от сильного волнения не можешь продолжать говорить… Дрё будет уже в пути. Ты подождешь. Все — просто.
Я вижу, что он смотрит на меня немного искоса.
— Ты не согласен?
— Согласен, я думаю, что это сработает, но…
— Но что?
— Лучше я сам выстрелю.
Я делаю вид, что ничего не понимаю.
— Ты хочешь… Но это все усложнит. Ты должен будешь уронить трубку, подбежать к двери, выстрелить…
Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что действие может развиваться так, как хочет он. Если я начну упрямиться, подозрение, которое заставляет его быть таким осторожным, из смутного станет явным. Кто гарантирует ему, что я выстрелю в стену? Но я умею обходить опасные места.
— Если хочешь, пожалуйста. Мне все равно. Важно действовать быстро.
Повисло тяжелое молчание. Глаза в глаза, словно игроки в покер, мы пытаемся прочесть тайные помыслы друг друга. Если бы он сказал: «Не обязательно, чтобы ты приносил револьвер. Пусть будет у меня, пока я буду звонить», все бы пропало. Чтобы ему телепатически не передались мои мысли, стараюсь ни о чем не думать. Прервал молчание он.
— Хорошо. Я все сделаю очень быстро.
Я невинно улыбаюсь и добавляю:
— Все будет хорошо, дружище. Поверь мне.
Он сияет. Ему нравится, когда я его называю «дружище». Кризис миновал. Я продолжаю:
— Теперь твоя очередь играть… Стань у письменного стола. А я здесь, на пороге. Давай, некогда… Начинай: «Господин комиссар… Говорит Шамбон».
Сразу же он находит верный тон. Актер, которым он всегда и был, очень правдоподобен. Он говорит: «Они в парке… Они ломают дверь», потом он импровизирует, якобы задыхаясь: «Я пропал, Боже мой… Если бы только у меня хоть оружие было… Но ничего… ничего. Комиссар, помогите!»
Я останавливаю его.
— Прекрасно. Нет необходимости учить слова. Продолжай в том же духе. Жаль, что ты не играешь в театре.
Он загорается от тщеславия.
— Я неплохо справляюсь, — скромно говорит он.
И тут же заявляет, уступая мещанской привычке критиковать:
— Что не вяжется, так это ваше появление. Смотрите… Шпингалет не так легко вырвать… Как вы это сделаете?
— Я заранее отвинчу его наполовину… Это уже детали…
С ним всегда надо говорить тоном хозяина. Я роняю костыль, чтобы положить руку ему на плечо.
— А сейчас, — говорю я с оживлением, — за работу!
Я притворился спящим, когда в дверь постучали. Ответил я, зевая:
— Ну что еще? Кто там?
— Инспектор Гарнье.
— Не время для визитов, инспектор. Уже за полночь.
— Поторопитесь.
— Хорошо, хорошо, иду.
Я нарочно толкнул стол, с которого с шумом посыпались журналы. Я выругался, и, когда открыл дверь, лицо у меня было разъяренное.
— Ну, что там еще?
— Мсье Шамбон мертв, его только что убили.
— Что?.. Марсель?..
— Да, в кабинете своего дяди. Комиссар ждет вас.
Я сделал вид, что потрясен, заканчивая застегивать пижаму. Инспектор вывел мою машину и помог усесться.
— Поехали, быстро, — сказал он. — Вы ничего не слышали?
— Нет. А что?
— В него стреляли два раза в глухую полночь, грохот стоял ужасный.
— Я принимаю снотворное, вы прекрасно знаете. Когда это случилось?
— Около одиннадцати.
— Сестре сообщили?
— Нет еще.
Он почти бежал. Он был в плохом настроении и отвечал на мои вопросы довольно резко.