— Почему она не должна была отнестись благосклонно? Она ни в чём не участвует, поэтому у неё нет причин подозревать что-либо.
Данбар извлёк обтянутую кожей записную книжку, очень дорогую и приобретённую именно ради такого случая.
Автоматическая ручка тоже была явно дорогой, «Монблан» с золотым пером.
— Я полагаю, вы могли бы рассказать нам обо всём, — сказал он. — Как можно более детально.
Детали: безумный воробей в зарослях, туман в лощинах, эхо от лошадиных копыт и эта абсурдная встреча на холодной скамье.
— Ей нравится город, — сказал Грей. — Ей, кажется, нравится Шпанглер...
— Есть ли у неё какое-либо представление, откуда он берёт деньги?
Грей покачал головой:
— Это совсем не тот род вопросов, на которые она ответит.
— Каковы их планы? Как часто он видится с нею?
— Не знаю. Может, три-четыре раза в неделю.
— А его здоровье?
— Болеет как раз она.
— Нас интересуют именно маленькие подробности, — сказал Саузерленд. — К примеру, как бы вы оценили её эмоциональное состояние?
Грей пожал плечами, выдыхая дым от сигареты — ужасной местной марки:
— Я видел её и в лучшем состоянии.
— А в чём, по-вашему, проблема? — настаивал Саузерленд.
— Не знаю. Возможно, она скучает.
— Или боится? — предположил Данбар. — Боится Шпанглера или того, что с ним происходит?
Саузерленд вежливо присовокупил:
— Естественно, Ники, это может иметь значение. Я имею в виду, что, если она искренне беспокоится о нём, это может означать, что у него серьёзные неприятности, что его положение достаточно отчаянное... и он может рассматривать различные возможности...
— Видите ли, вы всё понимаете неверно. Он ей нравится. Он оплачивает счета. Вот и всё.
— Да, но что те счета значат для него? — ухмыльнулся Данбар. — И что он предпринимает, чтобы расплатиться?
В течение какого-то ужасного момента ему показалось, будто Саузерленд собирается притронуться к нему, положить руку ему на плечо или на колено.
— Ники, мы вовсе не стараемся втянуть эту женщину в дело, просто она как бы барометр жизненных обстоятельств, если так можно выразиться. Вот почему вам надо обращать внимание на мелочи — и на пикантные подробности, которые дадут нам более полную картину. Теперь вы понимаете?
Он оставил их там же, где они встретились, сидящих бок о бок на скамье, тихонько говорящего Данбара и время от времени кивающего Саузерленда. Когда он подошёл к краю парка, появился Сайкс. Руки его были засунуты в карманы моряцкого кителя. Беспокойные глаза упирались во что-то далёкое.
— Всё закончено? — В голосе его было что-то неприятное, придушенное.
— Что вам надо?
Сайкс ухмыльнулся, его голова вздёрнулась под странным углом.
— Просто бросить взгляд на вашу спину.
— Что?
Он указал на лежащую впереди дорожку:
— Понаблюдать за вашим уходом. Увериться, что волки не учуяли вашего запаха.
Грей повернулся, рассматривая его:
— Видите ли, я не понимаю, что за чушь вы несёте.
Сайкс сделал шаг к нему, почти тыча пальцем ему в глаз.
— Просто продолжайте идти по дороге, ладно?
Остаток ночи был не менее беспокойным, с голосами, пробивающимися сквозь тонкие стены, шагами в коридоре и дребезжанием проезжающих мимо трамваев. Берлин.
В конце Данбар запишет: Грей большую часть второго дня провёл, готовясь к встрече со Шпанглером. Он делал физические упражнения, чтобы успокоить нервы, напишет Данбар. Он отдыхал под музыку граммофона. Он ел рыбу и не пил ничего, кроме чая и минеральной воды. Он репетировал своё приветствие перед зеркалом.
Ни слова из этого не было правдой — к тому же обилие цветистых выражений Данбара, чтобы выставить поинтереснее себя самого.
Грей запомнил в основном туман. Он поднялся на рассвете, прогуливался по набережным каналов, мягко натыкаясь на поднятую ветром дымку. К полудню центр города был также окутан туманом, а от переулков и канав поднимался холод. Туман казался ему дружелюбным и соответствовал его состоянию, закрывал и смягчал то, с чем у него не было желания сталкиваться.
До вечера того второго дня оставалось около восьми часов, которые следовало убить. И Грей провёл их как турист. Он осмотрел галерею, заполненную подражательными гравюрами. Заглянул в церковь. Посетил национальный монумент и понаблюдал, как дети бросали камешки в фонтан, пока не появился полицейский. Он посидел на скамейке в парке с бутылкой виски. Наступали моменты, когда он чувствовал, что беспричинно голоден, и понимал, что это нервный страх. А случалось, что он не мог удержаться от холодной дрожи и знал, что это из-за Зелле. Когда начали спускаться сумерки, он обнаружил, что волей-неволей думает о Шпанглере.