В тот вечер он одевался долго. Ожидая такси, лежал в каком-то трансе, в полудрёме, в ванне — опять с виски возле локтя, выкурив три или четыре сигареты. Он делал это, напоминал он себе, ради Зелле.
Он прибыл в её квартиру в четверть девятого. Она встретила его у дверей поцелуем, затем повела в гостиную. Там было всё совсем так, как он и ожидал: тщательно воссозданное подобие настоящего дома. По стенам висели довольно слабые гравюры: покрытые снегами поля, морские пейзажи — и копия раннего Рафаэля. На каминной полке стояли часы с бронзовыми подвесными гирями и два эстампа, имитирующие восточные.
— И как ты это находишь, дорогой? Достаточно респектабельно?
— О, разумеется.
— Естественно, но у меня есть ещё и студия.
Не удивил и Шпанглер. Он появился на лестничной площадке второго этажа и медленно спустился вниз, чтобы пожать Грею руку. Он был одет в смокинг, бордовый галстук, угольно-серые брюки и шёлковую рубашку. Его лицо оказалось несколько светлее, чем запомнил Грей, но глаза, несомненно, знакомы.
— Значит, вы художник, о котором я столько слышал.
— Ничего слишком компрометирующего, надеюсь.
— О нет, Маргарета необыкновенно восхищается вашими работами.
Вскоре подоспел шерри, приятно сухой, затем занимательная история о путешествии, которое Шпанглер предпринял в Африку, обед был также достойного качества: холодный лосось, охлаждённый на льду латук, томатный суп, щербет.
Был, по крайней мере, один опасный момент, одно критическое положение в тот вечер. Это случилось позже, после того как Зелле удалилась в свою спальню — должно быть, тоже просчитанный жест. Шпанглер налил бренди и выставил на стол коробку сигар. Слуги были отосланы. Занавеси отодвинули, и в окнах показался очередной, более синий вечер, уже без прежнего тумана.
— Итак, вы видите, — сказал Шпанглер, — Берлин тоже вполне может вдохновлять.
Лунный свет лишь слегка подчёркивал его профиль, придавал коже фарфоровый блеск.
— Да, он очень красив.
— О, я знаю... говорят, он далеко не так очарователен, как Париж... но тем не менее, я думаю, очень интересен, нет? — Затем, проводя рукой по оконному стеклу, рассматривая следы пыли: — Скажите мне, вы сильно скучаете по Англии? Я думаю, я очень бы скучал... если бы я был англичанином.
Они взглянули в глаза друг другу, в глаза, отражающиеся в стекле.
— Я давно не был дома, — сказал Грей.
— Да разве кто-нибудь когда-нибудь забывает о своём доме?
Его пальцы тоже были похожи на фарфоровые: с ногтями, похожими на полупрозрачные жемчуга.
— Да, я полагаю, никто не забывает.
— К тому же, я помню, Англия такая манящая. Да, это определённо то слово. Манящая. Я часто представляю, что живу там... в этой стране.
— Думаю, вы нашли бы, что там холодно. И сыро.
— О, но мне нравится холод. А сырость напоминает мне море, которое я тоже люблю. — Он шагнул обратно к окну, перебирая пальцами по оконному переплету. — Конечно, существуют осязаемые препятствия. Маргарете, к примеру, это не понравится. И всегда будет стоять вопрос о том, на что жить. Видите ли, я не независим в финансовом отношении. Следовательно, мне нужно чём-нибудь заниматься. Продавать произведения искусства, к примеру. — Короткая пауза. — Или продавать информацию. Что вы думаете?
— Я думаю, что вам нужно спрашивать не меня, гepp Шпанглер. — Ему не следовало, рассудил он, быть слишком целенаправленным. Кроме того, таким образом он дал выход злости, которую возбудил в нём Шпанглер.
Он ушёл приблизительно в полночь. Последнее, что запечатлелось в его памяти — хозяин и хозяйка, улыбающиеся на освещённом крыльце. Пригороды были глухими, но в окнах любой таверны по Бисмаркштрассе горел свет. Ближе к парку начали встречаться проститутки и бесцельно болтающиеся юнцы с выбритыми головами.
За парком тянулся квартал многоквартирных домов, серо-стальных и суровых, но с вылепленными на них через равные промежутки бетонными листьями и масками гномов. Тут отсутствовали всякие признаки жизни, если не считать звуков пианино, доносящихся из окна подвального этажа, да забытой на ступенях куклы. Но Сайкс ожидал прямо за дверным проёмом, а Саузерленд и Данбар находились в комнате наверху.
Комната была длинной и низкой, возможно, бывшая детская или жильё служанки. Мебелью служили стол и три стула. Стены голые и пожелтевшие, свет столь скудный, что сначала Грей увидел только неподвижный силуэт Данбара. Во всяком случае, именно Саузерленд заговорил первым — тихим голосом из затемнённого угла: