Они ехали около двух часов, что заставило предположить поездку за город. Но когда фургон наконец остановился, Грей обнаружил, что находится на теневой стороне улицы, идущей от Вильгельмштрассе. Один из охранников приказал ему выйти из фургона и закрыть дверь. Двадцать минут спустя он находился в Британском посольстве, где никто не знал, что с ним делать.
Прошло, наверное, часов шесть между освобождением Грея и встречей его с Зелле. За это время он выкупался, съел довольно хороший обед и переговорил с обезумевшим военным атташе. К вечеру посольство наполнилось британскими гражданами, оказавшимися в бедственном положении, без документов. Они рассказывали о британских подданных, которых будто бы убили в Тиргартене, и о многих других, забитых на улицах.
Но для Грея существовала сейчас только Зелле, которая наконец появилась в каретном дворе посольства, тоже неким почти забытым призраком.
Она была одета в бледно-голубое платье фасона прошлого года, и явно на ней не было ничего из того, что подарил ей Шпанглер. Грей надел дождевик, одолженный военным атташе. Чуть поколебавшись, она бросилась в его объятия. Она не отпускала его, шепча его имя и ещё что-то, что она должна была сказать ему прежде.
— О Боже, прости меня, я так виновата, Ники. О Боже...
Она дрожала, поэтому он обернул её плечи своим дождевиком. Он прикурил сигарету, и она смотрела, как он смахивает табачную крошку. Повсюду, казалось, слышались голоса — истеричных англичан прямо за стеной, сотен немцев, собравшихся на улице.
Она сказала:
— Думаю, у нас мало времени.
— Да, боюсь, да.
— А я хотела сказать тебе так много, только теперь я не могу вспомнить и половины.
— Не важно.
Она плакала, поэтому он обнял её ещё крепче и поискал место, где бы они могли сесть... на скамью, на какой-нибудь выступ, куда угодно.
— Послушай меня, Ники. Я говорила с Рудольфом. Но это не сделка или что-нибудь подобное. Он просто отпустил тебя.
— Ради тебя?
— Может быть.
— А сейчас?!
— Сейчас я уезжаю.
Её губы под его пальцами оказались неожиданно холодными. Её волосы под его подбородком — мягкими.
— Ты приносишь скандал, — прошептал он. — Повсюду, где ты появляешься, ты сеешь скандал.
Она улыбнулась с полузакрытыми глазами:
— Но почему ты это сделал, Ники? Почему ты связался с этими... этими людьми?
— Не потому, что я великий патриот. И ты знаешь причину. — Он поцеловал её в лоб.
— А теперь начнётся война?
— Кажется, да.
— Тогда убежим в Индию.
— Слишком жарко.
— Америка?
— Слишком далеко.
Она выскользнула из его объятий, стискивая дождевик у горла и глядя на толпу, кишащую под деревьями за коваными воротами.
— Тогда я еду домой. — Она решила это раньше.
— Домой?
— В Гаагу. Чтобы быть с моей дочерью... Время пришло, не так ли?
— Да, думаю, пришло.
— А ты? Ты будешь в Лондоне?
— Да...
— Хорошо. Тогда мы оба готовы.
Он не мог видеть её лица, но знал, что она опять плачет — всё ещё глядя на толпу, всё ещё стискивая дождевик, — но плачет.
Он взглянул на небо, на тени, растущие вокруг них.
— Наверное, тебе пора идти, — сказал он. — Боюсь, что на улице не долго будет безопасно.
Она пожала плечами:
— О, это не важно. Я голландка, помнишь? Их волнуют только русские и англичане. — Затем усмехнулась чуть самодовольно: — Кроме того, Мату Хари любят все.
Он сделал шаг к ней и положил руку на плечо:
— Маргарета, думаю, я должен сказать тебе...
— Нет, не говори. Давай всё так и останется. Давай просто скажем, что будем писать друг другу и всегда будем друзьями.
Он положил ей на плечо вторую руку и повернул её лицом к себе:
— Маргарета, я не совсем уверен, что смогу жить без тебя.
Хотя она улыбалась, её глаза вновь начали наполняться слезами.
— Ну, погляди, что ты наделал.
Он смотрел ей вслед с балкона до тех пор, пока она не скрылась из виду. Затем он вернулся в посольство и заснул. Между семью и восемью вечера он проснулся от шагов и громких безумных голосов.
Началась мобилизация.
Часть III
ГОДЫ ВОЙНЫ
Глава девятнадцатая