— Чтоб каяться, необязательно замуровываться, — сказала Эстер.
— Зависит от грехов, — возразил он.
— Я замуруюсь с тобой.
Всё, как всегда, закончилось ласками, нежностями и клятвами в вечной любви. Когда Эстер заснула, ей приснился плохой сон, и назавтра она до полудня постилась. Потом тихонько прочла найденную в молитвеннике молитву: «Всемогущий Боже, я принадлежу Тебе, и сны мои — Твои…» Еще она пожертвовала шесть грошей на ребе Меира Чудотворца, а от Яши потребовала поклясться всем для него святым, что он прекратит донимать ее глупостями, потому что неизвестно, что кому суждено. Все решается в небе.
Праздники кончились. Яша запряг лошадей и был готов ехать. С собой он брал обезьянку, ворону и попугая. Эстер перед его отъездом на этот раз так много плакала, что у нее опухли веки, ломило полголовы и давило левую грудь. Она никогда не увлекалась вином, но после Яшиных отъездов для улучшения настроения то и дело прикладывалась к вишневке, а досаду срывала на швейках, придираясь к каждому стежку. Самое удивительное, что и девушки, едва уезжал Яша, тоже скучнели — такой уж он был всеобщий любимчик.
Яша отбывал в субботний вечер. Эстер проводила повозку до большака. Она бы пошла и дальше, но Яша шутливо пригрозил кнутом. Ему не хотелось, чтоб Эстер возвращалась в темноте. На прощанье Яша еще разок ее поцеловал и оставил на дороге, простирающую к нему руки и всю в слезах. Так они расставались всегда, но сегодня все было почему-то тяжелей.
Он свистнул, и лошади взяли галопом. Ночь выдалась теплая, месяц на ущербе глядел с неба. Глаза Яши заполнила тьма, и вскоре он отпустил вожжи, давая лошадям самим держаться дороги. Он ехал, а месяц торопился вслед. Поля были прекрасны! В лунном свете метелки пока еще зеленых колосьев казались серебряными. Отчетливо виднелось каждое огородное пугало, каждый стебель, каждый василек на меже. Роса падала на землю, как мука из Божьего сита. Во тьме что-то колобродило и происходило, точно незримые зерна сыпались в незримые жернова. Лошади и те нет-нет поворачивали головы. Казалось, было слышно, как корни сосут землю, как растут стебельки и текут подземные воды. Иногда в полях проносилась тень словно бы сказочной птицы или слышался какой-то высокий звук, но не человеческий и не звериный, точно некое чудище носилось в безднах ночи. Яша глубоко вдохнул воздуху и потрогал пистолет, лежавший в кармане брюк для защиты от опасных людей. Дорога шла через Пески. В тамошнем предместье жила мать Магды. В самих же Песках Яша числил в приятелях нескольких отпетых воров, а еще некую Зевтл, брошенную жену, с которой водил шашни.
Вскоре завиднелась кузня — дрянное покосившееся строение под разворошенной, словно покинутое птичье гнездо, горбатой крышей и дырой вместо окошка. Когда-то Адам Збарский, отец Магды, ковал тут лемехи и топоры. Сын шляхтича, разоренного восстанием 1830 года, он отдал Магду в люблинский пансион, а потом, когда случилась эпидемия, умер. Уже восемь лет Магда ходила в помощницах у Яши. Коротко стриженная, одетая на представлениях в трико, она крутила сальто, вертела ногами бочку, подавала Яше булавы для жонглирования. В Варшаве они нанимали жилье на Старом Мясте. В участке Магду заявили прислугой.
Лошади, как видно почуяв кузню, пошли резвее. Теперь Яша ехал полями гречихи и картофеля. Он миновал придорожную часовенку с Богородицей, державшей на руках Младенца. В лунном свете фигура казалась удивительно живой. Чуть поодаль, на взгорке, находилось католическое кладбище, огороженное низкой оградой. Яша вгляделся. Здесь лежали отошедшие в вечный покой. Он всегда высматривал на погостах признаки загробной жизни. Сотни раз ему приходилось слышать невероятные россказни про огонечки, мерцающие меж могил, про призраков и духов. О Яшином дедушке рассказывали, будто спустя недели и даже месяцы после смерти тот являлся своим детям и чужим людям. Еще говорили, что однажды он постучал в окно собственной дочери… Сейчас, однако, Яша не высмотрел ничего. Склонившись одна к другой, замерли березы. Надгробия глядели друг на друга с безмолвием раз навсегда отговоривших свое.
2Збарские ждали его к ночи: ни мать, ни дочь не ложились. Елизавета Збарская, вдова кузнеца, чудовищно толстая, кверху узкая, книзу раздававшаяся вширь, походила на копну. Ее седые волосы были собраны сзади, а лицо, вопреки тучности, сохраняло тонкие черты. Она раскладывала пасьянс и хотя, рано оставшись сиротой, не умела читать и писать, знание карт явно свидетельствовало о ее благородном происхождении. Как видно, Елизавета когда-то была красива, ибо и сейчас черты имела правильные: хорошей формы слегка вздернутый точеный нос, рот, сохранивший все зубы, маленькие губы, голубые глаза. Увы, под могучим подбородком повисал зоб, достигавший почти до груди; бюст выдавался, точно балкон, руки к плечам были невероятно толсты, и на них тряслось дряблое мясо, а туловище выглядело набитым плотью мешком, из которого отовсюду выпирали всевозможные выпуклости. У нее были больные ноги, и даже дома она опиралась на палку. Раскладывая засаленные старые карты, Елизавета словно бы разговаривала с ними: