— Странно, — сказала она.
— Да, странно, — согласился он.
— А что тебе странно? — спросила она.
— Все странно. Вчера, ночью, в дождь — Петрова убивали; а сегодня Петров сидит у тебя, ест мясо, как будто ничего и не было… Странно, очень странно!..
— А мне странно, что ты у меня. Я думала, когда мы еще увидимся с тобой…
— Почему ты разошлась с мужем?
— Тебе в самом деле интересно?
— Конечно.
— Видишь ли, у нас была машина. И однажды мы разбились…
— Да ты что?! — поразился Петров.
— Да, было. Я долго лежала в больнице, потом мне сделали операцию. И Дмитрий ушел от меня.
«Вот оно что… — понял он наконец. — А я-то думал, дурак…»
Там, в Москве, когда он заметил (только утром заметил), что она прихрамывает, ему стало не по себе. Он только подумал тогда: слава богу, ничего не было, пронесло…
— Он ушел, потому что ты стала… — Он хотел сказать: «…прихрамывать», но не решился, Наталья и не дала договорить, сказала быстро:
— Да, поэтому… Но разве ты заметил? — Она густо покраснела.
— Для меня это ничего не значит, — соврал он. Верней, так: сейчас это для него ничего не значило, а тогда, в Москве, когда он увидел, что она прихрамывает, ему стало действительно не по себе.
— Знаешь, я так стесняюсь этого… Мне кажется, я и людей разлюбила поэтому.
— Ты разлюбила людей? Расскажи кому-нибудь другому. Если хочешь знать, в детстве я два раза ломал обе ноги. И ничего. — Он приврал, конечно.
— Правда?
— Правда.
— Ты хороший, — сказала она. Она все поняла.
— Я отвратительный, — сказал он. — Я еще тогда говорил тебе. Если бы люди могли заглянуть мне в душу, они бы ужаснулись.
— Ты наговариваешь на себя.
— Нет, — сказал он. — Но мне жаль себя. Мне просто жалко самого себя, уж я не знаю почему, и поэтому я мирюсь с собой.
— Я заметила уже тогда: ты хочешь казаться хуже, чем ты есть. Почему? Не надо, Владик.
— Представь себе, я говорю сейчас правду. Но мы так устроены: когда говорим правду — нам не верят, а когда лжем — то верим даже сами себе.
— Не говори, я знаю, какая у тебя душа.
— Какая?
— Она болит у тебя за других людей. Я это чувствую. Я говорила тебе: я читала многие твои очерки.
— В очерках я лгу.
— Это неправда!
— Да, лгу.
— Тогда я ничего не понимаю…
— Да, ничего не понимаешь… И не только ты. Я сам ничего не понимаю. Представь себе, сегодня ночью меня могли убить. Я жив. Я у тебя. Почему же я не перерождаюсь? Почему со мной не происходит чуда?
— Я больше не хочу об этом, — сказала она.
— Хорошо, — согласился Петров.
— А у меня сюрприз для тебя! — оживилась Наталья. — Ты можешь подождать минутку?
— Конечно.
Она быстро вышла из кухни. Он не смотрел ей вслед, чтоб не смущать ее, чтоб не думала, что он обращает внимание на ее прихрамывание.
Через несколько минут она появилась в проеме двери. Она появилась счастливая, улыбающаяся, а ему стало не по себе. Вот сейчас ему действительно стало не по себе.
— Узнаешь? — спросила она.
Он кивнул. Хотел сказать: да, конечно, но как-то не получалось пока сказать что-нибудь.
— Как я тебе благодарна! — воскликнула она. — Какой у тебя вкус! Ты просто чудо, Владик! Я жду не дождусь зимы, когда смогу надеть ее!
Она стояла в шубе. В той самой шубе, в которой он давным-давно привык видеть свою жену Люсьен.
— Я тебе нравлюсь? — улыбнулась Наталья.
— Очень, — кивнул он.
— Только говори правду! — погрозилась она пальцем. — Женщине нужно говорить правду, когда она хвастается своими нарядами.
— Я говорю правду, — лгал Петров.
То есть он, конечно, не лгал… Впрочем, нет, лгал. Сам черт не разберет, какое у него сейчас было состояние…
— Можно, я посижу в ней?
— Ну конечно.
— Тебе трудно было достать ее?
— Нет, не очень, — сказал Петров. Какой там трудно, усмехнулся он про себя: взял у жены и послал тебе.
— А почему ты грустный? — спросила она.
— Я не грустный, — ответил он. — Я просто задумался.
— Вспомнил, как мы познакомились?
— Да, и об этом тоже.
— Ах, это было забавно. И вообще весь тот вечер… и ночь у Юрика Устьянцева. Ты тогда обиделся на меня?
— Нет, что ты.