Теперь вопрос — чем закончить очерк? Можно так: счастливое лицо Лихачевой — ей вручают орден «Знак Почета». И первым ее поздравляет Володя Зинченко. Тут же дать описание того, как однажды Володя Зинченко стал свидетелем убийства человека. Потрясенный, он приходит к Лихачевой: «Я больше не могу так жить, Валентина Максимовна! Помогите мне! Я все понял, все осознал!» — «Правильно, — скажет Лихачева в ответ. — Молодец, Володя! Я всегда верила, что ты выберешься на правильную дорогу!» В дальнейшей борьбе с хулиганами Володя становится первым помощником Лихачевой…
Вот такой план, такой очерк.
И Петров писал его день за днем, красочно, с подробностями, с живописными деталями, проникновенно, входя в роль вершителя судеб.
Он чувствовал, что к концу третьего дня очерк закончит, а раз так — можно будет уезжать из Ярославля. И лицо, слава богу, почти затянулось. Во всяком случае — побоев не видно. Утром он сказал Наталье: «Ты не можешь купить билет на Москву?» — «Хочешь уже уезжать?» Она даже в лице изменилась. За три дня Наталья так привыкла к Петрову, что не представляла теперь, как будет жить без него. «Да, нужно ехать», — сказал он. «Может, хотя бы завтра?» — «Если можно, Наталья, сегодня». — «Я прошу тебя, завтра. Утром. Прошу тебя. Пусть у нас будет прощальная ночь». Он посмотрел ей в глаза. И сжалился: «Хорошо. Завтра». — «Умница», — она поцеловала его в щеку и, окрыленная, побежала на работу.
Итак, завтра он должен был уезжать. А сегодня сидел за столом и заканчивал очерк. В сущности, он его написал. И теперь проходился по тексту строгим пером. Сокращал. Убирал красивости. Усиливал финал, диалоги. Драматизировал борьбу Лихачевой и Боброва. Очерком он мог быть доволен. Высосан из пальца, конечно, но вполне реалистичен. А поскольку главный герой — образ собирательный, претензий ни с чьей стороны быть не может. Володю Зинченко он сделал Толей Бимченко, Лихачеву — Лохмачевой, а Боброва — Сусликовым. Все остальное в таком же духе.
И вот тут как раз раздался телефонный звонок.
Петров привык к звонкам: обычно Наталья звонила ему по три-четыре раза в день. Просто так — поболтать, поинтересоваться, как у него продвигается очерк, спросить: соскучился ли по ней? Спросить: что ел на обед? И так далее.
Петров снял телефонную трубку:
— Слушаю.
— Дима, ты что, вернулся? — пропел удивленно игривый женский голос.
— Нет, это не Дима.
— А кто же это, если не Дима? Очень голос знакомый…
Петрову, между прочим, тоже показалось, что он слышал где-то эту напевную мягкость. И он наугад сказал:
— А мы с вами и знакомы.
— Да неужели? Кто же вы?
— Нехорошо не узнавать старых друзей.
— Честное слово, не узнаю… Что-то знакомое-знакомое, а никак не пойму…
И тут Петрова осенило: это же Саша! Натальина подруга, с которой они вместе приезжали в Москву.
— Ах, Саша, Саша, — сказал Петров с глубокой укоризной. — Таких друзей забыла, а еще клялась в любви.
— Я клялась? — Она весело рассмеялась. — Кому? Когда? Кто вы, наконец?
— Помнишь, Саша, Москву, Савеловский вокзал, квартиру Юрика Устьянцева…
— Влад, неужто ты?! — потрясенно прошептала Саша.
— Птичка, не узнаешь старых друзей.
— Откуда ты? Когда приехал?
— Да уж несколько дней.
— И Наталья молчала? Я же ее каждый день в институте вижу.
— Боится тебя.
— Меня? Не меня она боится, а тебя прячет. Слушай, Влад, ты еще не скоро уезжаешь?
— В том-то и дело… Сегодня или завтра. Завтра — это в крайнем случае.
— Все! Поняла! Выезжаю! Немедленно еду к тебе! Чтоб ты приехал — и не повидаться? Да ни за что!
— Наталью не боишься?
— Я с ней еще поговорю! Я ей скажу, как друзей прятать у себя на квартире! Ну ладно, спрятались, воркуете там, но повидаться-то бедную Сашу могли пригласить? Нехорошо, ребятки! Все, жди! Выезжаю! — И она бросила трубку.
Петров усмехнулся. Нравились ему вот такие бесшабашные девки.