— Папка, а ты мог утонуть? — шепчет Светланка.
— За милую душу. Был бы сейчас не твой папка, а корм для осьминогов…
И они искренне обе жалели, мать и дочь, своего «папку», с ужасом представляя, как он мог бы утонуть на самом деле; было его жалко-жалко… а за себя страшно. Они обнимали его с двух сторон, крепко прижимались к нему и шептали:
— Ну и папка у нас… Ох и папка! Совсем непослушный отец…
А на фотографиях, которые он привез, он был всегда такой веселый, смеющийся, загорелый, с таким беззаботным, искренним счастливым лицом, что невозможно было смотреть на него без гордой и влюбленной улыбки; он был то один, то с Колей, то со своими друзьями, с которыми познакомился там, на юге, то лежал, то плыл, то в волейбол играл, то дурачился, то в группе стоял и корчил рожицы, то на руках ходил по берегу… И ни на одной фотографии не было никаких женщин, только так где-нибудь вдалеке, на фоне. И вот Лариса вспомнила, что на одной фотографии правая часть была вырезана; тогда она не обратила на это внимания, Роман сам показал:
— А вот здесь в кадр со мной попала во-о-от такая толстенная баба! — Роман надул щеки, расфуфырился, прогнулся назад и сделал два-три шага… Лариса так и прыснула со смеху.
— Во-о-от такая… — показывая руками, начала изображать и она.
Долго оба смеялись, до слез…
А смеялся-то, может, он вовсе не над женщиной, а над ней, простофилей… Даже и не «может», а скорей всего. Лариса быстро подошла к шкафу, выдвинула нужный ящик, порылась в нем и достала пачку свернутых и перевязанных ниткой пленок. В унизительной поспешности начала она просматривать пленку за пленкой — мелькали лица, лодки, катера, дороги, деревья, снова люди, пока наконец она не нашла нужный кадр. Да, рядом с ним, около пальмы, стояла вовсе не толстая, не безобразная женщина, а молодая девушка в огромной соломенной шляпе на голове и с зонтиком в правой руке, воткнутым острием в песок. Лариса впилась в этот кадр глазами, стараясь получше разглядеть женщину, п о н я т ь, какая она. Но снимок был слишком мелкий и ничего нельзя было разобрать, кроме того, что женщина была молода и хороша собой. Тогда, запомнив ее фигуру, Лариса вернулась к пленкам, которые уже просмотрела, и кое-где начала находить знакомую фигуру. Про себя она называла ее «vale»; заметив ее, она даже как будто в радости восклицала: «А вот и наша «vale»!»
И вдруг она вспомнила — и с какой радостью вспомнила! — что ведь у них есть фотоувеличитель. Быстро занавесила на кухне окно и дверь — она наполовину была стеклянной, включила увеличитель, вставила пленку, подложила под луч белый лист бумаги. И теперь, когда уже все было готово, она не спешила. Начала медленно, осторожно изучать кадр за кадром, особенно где попадалась эта «vale». Пленок было пять штук, и на каждой она нашла несколько кадров с «vale»: то одну, то с Романом, то в группе «друзей» — теперь Лариса называла их уже так…
Сначала она долго рассматривала тот, «подправленный» кадр, где «vale» стояла в шляпе и с зонтиком в руках. И странным, просто поразительным оказалось то, что эта «vale» была похожа на Ларису. Лариса смотрела на нее и, узнавая в ней себя, чувствовала неожиданное волнение, с которым не знала, что делать. Только «vale» была моложе, а значит, стройней, изящней, привлекательней. У нее были такие же длинные, пышные и, вероятно, светлые — в кадре темные — волосы, то же очертание губ (чуть припухшая верхняя губа, которую, она знала это по реакции Романа, всегда хочется поцеловать), так же склонялась ее голова чуть влево — в спокойном состоянии, придавая лицу выражение некоторой насмешки, иронии, снисходительности. У них был одинаковый взгляд — взгляд доброй, ласковой, понятливой женщины. Единственное, что их очень разнило, это рост; Лариса была гораздо ниже Романа, а «vale» на фотографиях выходила или одного роста с ним, или даже чуть выше… Поэтому формы ее тела были более крупные, «зовущие». А каков был Роман!.. Теперь, видя его смеющееся лицо, она понимала, что он был счастлив не просто от моря, он был счастлив с т о й, — как же наивно думала она обо всем до этого дня!
И ведь какие порой были снимки! «Vale» лежит на песке; печет жаркое солнце, она смеется, мотая головой, — лицо чуть смазано, а Роман, положив голову ей на живот, лежит ногами в сторону — перпендикулярно к ней, скрестив на груди руки, спокойно, блаженно (и самодовольно! — подумала она) улыбаясь. Или же, когда она лежала, он брызгал на нее водой, она вскрикивала, обижалась, но тут же начинала весело, безумно смеяться, отмахиваясь от Романа руками.