Часов с девяти утра, когда Петро, лихо развернув телегу, с веселыми глазами пожелал им на прощание: «Ну, бабоньки, счастливо поработать!» — и началась для Полины с Зоей горячая пора. Работать, правда, они обе любили, с детства жизнью приучены, только Полина была легкая на подъем, а Зоя — та если только зажечь ее, подзадорить, но уж зато потом будет тянуть в деле долго и сноровисто. Чего скрывать — на мужика не очень ей повезло, нет ему никакого дела ни до жизни, ни до семьи, ни до совхоза. Причину его безразличия понять трудно, скорей всего — алкоголь и виноват во всем, постепенно разрушил в нем все святое и доброе, погасил интерес к обычным земным радостям. Рядом с ним потускнела и Зоя, она вообще легко поддавалась чужому влиянию — чужой силе или чужой слабости, это уже не имело значения. Плюнул когда-то Анатолий на дом — и она плюнула, плюнул на нее, на Зою, — и она на себя плюнула, перестала следить за собой, ни в грош не ценил ее работу — и Зоя постепенно тоже остыла к ней. Единственно, что еще прочно забирало в жизни, — это дети, но вот выросли они и тоже не кому-то, не Анатолию даже, а именно ей предъявили счет: почему отец такой, почему дом у нас хуже других, почему отцу потакаешь, почему, почему, почему… Со всеми «почему» — к ней, а она что, бог, за все отвечать? Жила бы хоть Полина неподалеку, может, и по-другому судьба сложилась, а так, без поддержки, без крепкого, вовремя сказанного слова-подспорья сникла Зоя совсем, чувствовала себя кругом виноватой: и перед детьми, и перед совхозом, и даже перед дураком своим Анатолием, потому что — считала она — не могла ничего поделать с ним, не могла оборвать в нем ниточку-тягу к дурману. И всегда ой как завидовала она Полине, ее характеру, силе ее, напористости! Вроде вот сестры они, на одной крови замешены, а поди ж ты — совсем разные люди. Да люди — это бы еще ничего, — совсем разные судьбы. Разный ход жизни.
Вот хоть пол этот взять. Разве роптала когда Зоя, что у них в доме земляной пол? Ну, поудивлялась первые годы, но не они одни так жили здесь, зимы — не в пример уральским — тут не то что не холодные, а вроде как и не зимы вовсе, месяц-другой попрохладней немножко, чем обычно, ну, слякотно бывает, иной раз и снежок с утра пройдет, а к полудню или к вечеру его уже и след простыл, давно растаял, — что ж роптать-то было, когда многие так жили? Со временем, конечно, когда жизнь кругом пошла в гору, когда люди зажили доходно, красиво, чисто, пол почти повсеместно был настелен, так — один-два домишки остались по-прежнему холодными, с земляным полом, а потом и вовсе такие полы исчезли, за исключением одного дома — вроде как музейного экспоната. Анатолий не раз хвастливо заявлял: «Ты еще не знаешь, что у нас за дом! Он у нас — музейный, реликвия! Скажем, надо тебе кино снять, как раньше народ жил, — пожалуйста в наш дом! Снимайте, не жалко, мы народ не гордый, ради истории готовы и пострадать!» Над ним даже люди перестали смеяться — давно плюнули на него: что ни говори ему, с него все как с гуся вода. Страдали, может, одни только дети — перед друзьями было стыдно…
И вот, оказывается, в один день можно все перевернуть. Появилась Полина — и закипела в доме работа. Раньше Зоя и представить не могла, что без мужика можно настелить полы, как-то даже в голову такое не приходило. Ну, а с Полиной… с Полиной вместе можно горы свернуть, вот она какая, младшая сестра…
Брусы по четыре метра длиной они спокойно вдвоем перетаскали в дом — тяжеловато, конечно, но в общем терпимо, вполне по силам. Два бруса уложили вдоль параллельных стен, и Полина, взяв молоток, гвозди-двухсотки, намертво пришила брусы к нижнему венцу — прямо через штукатурку. Два других бруса, взявшись за пилу, Полина с Зоей чуть укоротили — на ширину двух брусов, затем подкатили их к двум другим стенам. Каждый брус Полина вновь пришила гвоздями, а после четырьмя скобами скрепила брусы между собой по углам. Внутри комнаты получился брусовой квадрат. Сразу накладывать на него половые доски было нельзя — будут прогибаться, поэтому Полина задумала сделать крестовину — как, бывает, делают ее для елки под Новый год: в одном брусе выпилили посередине выем-захват, в другом сделали то же самое, потом наложили одно бревно на другое — получился крест. Пришили крест боковыми торцами к брусовому квадрату — вот и все дела: теперь можно спокойно настилать полы — доску за доской…
Однако решили передохнуть малость. Устали. Сели на крестовину, переглянулись — невольная улыбка озарила их лица. Зоя, будто помолодевшая на десять лет, смотрела на сестру счастливыми, благодарными, а главное — живыми глазами, каких давненько уже не видела у нее Полина. Только в детстве, пожалуй, когда Полина растормошит хорошенько старшую — по возрасту, но младшую — по духу — сестру, бывали у Зои вот такие глаза — с огоньком, с задоринкой, ждущие какого-то нового интересного или опасного дела. А что за дела были в детстве? Особо интересных и опасных дел было три: страдовать в чужих огородах, разрушать замыслы пацанов-сверстников, с которыми Полина всегда враждовала, и забираться по ветхой, изгнившей лестнице на маленькую колоколенку поселковой церквушки — с окончанием войны, года через два после Победы, ее вновь закрыли. Все три дела грозили хорошей взбучкой: в огородах их ловили хозяева и, бывало, «угощали» крапивой по голой заднице; для всех посельчан огород после войны — надежда и спасение в трудной полуголодной жизни; если же их ловили пацаны на месте преступления — сестры, например, разрушали тайный шалаш в лесу, прятали шаровки — палки для игры в городки, воровали у пацанов табак, чтоб те не хвастались особо, — опять им доставалось всерьез: пацаны били их не щадя; а если сестер заставала на колокольне мать Варвара, тогда доставалась им самая сильная порка: Варвара била ремнем, чтоб раз и навсегда отвадить лазить по ветхой лестнице, — был случай, когда сверху сорвался шестилетний Костик Дубровин и разбился насмерть, — именно этого больше всего и боялась мать Варвара. Надо сказать, самые жестокие взбучки доставались всегда Полине: она не колеблясь все брала на себя, не ныла, не плакала и — хлестали ли ее крапивой, били ли ее пацаны, или драла ремнем мать Варвара — никогда не проронит и слова, смотрит смело в глаза да еще и улыбается, отчего еще больше распаляла встречный гнев. Зойка обычно отделывалась легким испугом, в крайнем случае — зацепят и ее ремнем или крапивой, но тут уж за нее вступалась хитрая Полина: «Кого трогаете-то? Она же больная, не видите?!» Зойка и в самом деле была на вид болезненная, хрупкая, хотя болела редко. Бывало, мать Варвара, как услышит, что Зойку защищает Полина, так еще больше взбеленится: «А ты ее не защищай, не защищай! — сама тем временем хлещет Полину, заодно и Зойке достанется, чтоб на пару не обидно было. — Пусть сама за себя отвечает, ишь — заступница нашлась!» Интересно и другое: хотя Полина и принимала на себя все главные удары, она потом никогда долго не переживала из-за этого, зла ни на кого не держала, вот уж действительно с кого как с гуся вода все — это с Полины, а Зоя — та другая характером, очень долго не разговаривала с обидчиками, носила в себе, будто лелеяла ее, душевную боль и при этом всегда надеялась отомстить за обиду — рисовала в воображении разные картины отмщения, но конечно же отомстить никогда никому не могла, потому что не была способна хотя бы на маломальское ответное действие.