Он опять сел к конторке и сказал:
— Тетя Сюзанна!
— Я, голубчик!
— Завтракали?
— Да, конечно, час тому назад.
— Заняты?
— Нет — шью. А что?
— Есть кто-нибудь?
— Нет, но кое-кого жду в половине десятого.
— Мне бы хотелось, чтобы ко мне пришли. Я так одинок. Мне хочется разговаривать,
— Ну и прекрасно, разговаривай со мной.
— Но это слишком секретно.
— Не бойся, говори. Здесь никого нет, кроме меня.
— Я просто не знаю решиться мне или нет, но…
— Но, что? О, не останавливайся! Ты знаешь, что можешь мне довериться, Алонзо, знаешь, что можешь.
— Я чувствую, тетушка, но дело очень серьезное. Оно глубоко затрагивает меня; меня и всю семью и даже весь приход.
— О, Алонзо, скажи мне! Я не выдам ни одного слова. В чем же дело?
— Тетушка, если бы я смел…
— О, пожалуйста, продолжай! Я люблю тебя. Скажи мне все. Доверься мне. Что же это такое?..
— Погода.
— Провались твоя погода. Я не понимаю, как ты можешь так издеваться надо мной, Лонь.
— Ну, ну, тетенька, миленькая! Я раскаиваюсь, клянусь честью, раскаиваюсь, я не буду больше. Вы прощаете меня?
— Да, потому что ты кажешься таким искренним, хотя чувствую, что не следовало бы прощать. Ты опять одурачишь меня, как только я забуду этот раз.
— Нет, я не буду, честное слово. Но эта погода, о, эта погода! Вы принуждены поддерживать в себе бодрость искусственно. Снег, ветер, вьюга и жесточайший холод! У вас какая погода?
— Теплая, дождливая и грустная. Печальные прохожие идут по улицам; дождь льется целыми потоками с каждого прута из распущенных зонтиков. Перед глазами моими, вдоль улицы, тянутся двойные нескончаемо-длинные, сплошные навесы из зонтиков. Я развела огонь для развлечения и отворила окошки для свежести. Но все напрасно, все бесполезно: в них врывается только благоухающее дыхание декабря, противный, насмешливый аромат цветов, царствующих снаружи и наслаждающихся своим беззаконным изобилием, в то время, как человек падает духом, они бросают ему в лицо свое радостное, роскошное одеяние, когда душа его облечена в прах и вретище и сердце его разбито.
Алонзо открыл было рот, чтобы сказать:
«Вам бы следовало напечатать это и вставить в рамку», — но сдержался, услышав, что тетка с кем-то говорит. Он отошел в окну и посмотрел на зимнюю картину. Буря гнала перед собой снег яростней, чем когда-нибудь; ставни хлопали и трещали; покинутая собака, с опущенной головой и отставленным от службы хвостом, искала убежища и защиты у наветренной стороны; молоденькая девушка, по колена в снегу, пробиралась по сугробам, с головой завернувшись в капюшон своего ватерпруфа и отвертываясь от ветра. Алонзо вздрогнул и сказал, со вздохом: «Нет, уж лучше грязь и пронизывающий дождь и даже дерзкие цветы, чем это!»
Он отвернулся от окна, ступил шаг и остановился, прислушиваясь. Слабые, милые звуки знакомой песни поразили его слух. Он стоял с бессознательно вытянутой вперед головой, упиваясь мелодией, не шевеля ни ногой, ни рукой, едва дыша. В исполнении песни был маленький недостаток, но Алонзо, казалось, что он придавал особенную прелесть песне, а не только не портил ее. Недостаток состоял в заметном понижении третьей, четвертой, пятой, шестой и седьмой ноты припева или хора. Когда пение кончилось, Алонзо глубоко вздохнул и сказал: «Ах, я никогда не слышал, чтобы так пели, скоро, скоро, милый!»
Он быстро подошел к конторке, прислушался с минуту, затем сказал осторожным, конфиденциальным тоном: «Тетушка, кто эта божественная певица?»
— Эта гостья, которую я ждала. Живет со мной месяца два. Я тебя представлю. Мисс…
— Ради Бога, подождите немного, Тетя Сюзанна. Вы никогда не думаете о том, что делаете!
Он полетел к спальне и через минуту возвратился, с заметным изменением в своем наружном виде и заметил брюзгливо:
— Она готова была представить меня этому ангелу, в моем синем халате с красными отворотами! Женщины никогда не думают о том, что делают.
Он поспешно стал около конторки и сказал с горячностью: «Теперь, тетя, я готов», и начал кланяться со всею своей элегантностью и неотразимостью.
— Хорошо. Мисс Розанна Этельтон, позвольте мне представить вам моего любимого племянника, м-ра Алонзо Фитц Кларенс. Ну, вот! Вы оба хорошие люди и я очень вас люблю; поэтому я оставляю вас вдвоем, а сама пойду распоряжусь по хозяйству. Садитесь, Розанна, садись, Алонзо. Прощайте, я ухожу не надолго.
Алонзо все время кланялся и улыбался, и приглашал воображаемых барышень садиться на воображаемые стулья; наконец, он сам уселся и мысленно говорил: «О, вот удача! Пусть теперь воет ветер, пусть сыпется снег и небо хмурится. Мне нет до них дела!