Илана приехала вновь на следующий день. Оказывается, она забыла дать ему подписаться под консультацией, которую он ей вчера надиктовал. Вспомнил ли Ефим Борисович своего одноклассника, забывшего у девочки брючный ремень? Нет. — Он слишком далеко отошёл от искренних обманов детства. А напрасно. Но когда он увидел в коридоре отделения идущую к нему навстречу вчерашнего доктора.… То ли сердце, как говорится, ёкнуло, то ли обычная аритмия, то ли перебои, что нередко его посещали последние годы. Он обрадовался, снова её увидев. А может, его порадовало, что он ещё играет какую-то роль в игре полов.
Конечно, можно подписать на ходу, в коридоре, но они пошли к нему в кабинет. Ефим Борисович сел за стол и сделал вид, будто читает свою консультацию. Он придумывал начало разговора с девочкой.
— Вы отсюда опять к себе в больницу?
— Надо же отвезти «Историю болезни». А так, я закончила, в основном.
— А как наша, уже, в некотором смысле, общая больная, коль скоро и я к ней, если не руку, так голову и память приложил?
— Как вчера и договорились. Начали лечить по вашей схеме.
— Угу. Гм… А вы на чём приехали? Своим ходом?
— Больничная машина.
— Так зачем вам возвращаться? Шофёр и отвезёт. А я скоро поеду и, если не возражаете, и вас отвезу. Я тоже не плохой шофёр. Смею надеяться. А?
— Как непривычно слышать слово шофёр. У нас всё водитель, водитель.
— Намекаете на мою старомодность слишком пожилого человека? Старика?
— Да какой же вы старик, Ефим Борисович! Вас ещё и бояться надо. Просто приятно слышать не эти все официальные названия.
— А ещё лучше — водила, а?
— Это для молодых.
— Ну, вот опять подчёркиваете…
— Да ничего подобного. Я просто радуюсь.
— Чему?
— Не знаю. Я пойду, отдам «Историю» водителю… Водиле. — И смеясь, побежала.
Ефим Борисович смотрел из окна, как она бежала к машине. И обратно. Как она бежала! У него захолодило где-то внизу живота. Всегда так, когда он смотрел с высокого балкона и даже представлял себя на большой высоте. Он боялся высоты. Признак волнения. С чего бы это?
Во рту сушило. Он глотнул воды. Вошла Илана.
— Жажда?
— Доктор! Просто охота пить. Диабета нет.
Девочка засмеялась.
— Может, деточка, чайку иль кофейку? У меня в кабинете всё для этого есть. А?
— Кофе? Да, пожалуй.
— Вот и мне пить охота. Но я предпочитаю чай. У меня всё есть. Знаете, Иланочка, говорят, что когда пить хочет немец — пьёт пиво, француз — якобы вино. Ну и так далее. А когда хочет пить еврей, он идёт к врачу, проверить, нет ли у него диабета. — Посмеялись. Разговор застопорился. Ефим Борисович налил воду в чайник из крана и включил его. — Деточка, вас не коробит, что я беру воду прямо из-под крана? А? Или вы суперсовременны?
— Я и сама дома воду беру из-под крана.
Чайник вскипел. Он вытащил из ящика письменного стола чашки, сахар, баночку кофе, коробочку с пакетиками чая…
— Давайте, Ефим Борисович, я сама сделаю.
— Не даёте поухаживать за молодой красавицей?
— Спасибо. И всё-таки.
Илана подошла к столу и занялась сначала чаем, потом кофе. Ефим Борисович мучительно думал, с чего бы начать разговор. Всегда важно начало, а там пойдёт. Молчал. Она занималась делом.
— В начале было слово. — Решился он, взяв на вооружение, что было придумано давно.
— Вы о чём?
— О слове. Мы молчали. Я понял, что с чего-то надо начать. А с чего?..
— А почему с Библии?
— Хорошо, что вы хоть это знаете. Сейчас многие кресты повесили на шею, а что это означает, толком не знают. Но, таким образом они идентифицируют себя с царствующим большинством. А я просто в поисках слова — для начала.
— В каком смысле — идентифицируют? Не поняла.
— И, слава Богу. Так в каком-то смысле можно обозначить тяготение людей кучковаться в группы.
— А начала чего?
— Сам не знаю. Может, новой жизни? А?
Непонятное обоюдное молчание. Не тягостное.
— Сложно. Чай к вашим услугам.
— К услугам. Ну, пусть это будет услуга. Сложно — это от поисков нужного слова. А?
— А действие…
— А дело было потом.
— Ефим Борисович, а я одну вашу лекцию слушала в институте ещё.
— Хм. И что было?
— Мне было интересно, потому я и напросилась к вам с этой больной.
И опять он не знал, как словесно реагировать.
Чаекофепитие прошло с малым количеством слов. Ефим Борисович время от времени говорил что-то пустое и всё больше и больше, как бы входил в неё — она постепенно заполняла в душе его какие-то пустоты, давно жаждущие заселения.