Не стоит говорить, сколько я узнала и поняла о себе за это время, но насколько мало я успела уловить про другого человека. «Почему ты со всеми нами нянькаешься?», – не устаю спрашивать я. Хотя предполагаю ответ – просто так надо. Это про любовь и принятие: да, как у добрых родителей, бабушек и настоящих друзей – все то же самое. Часто бывает, что, устраняя какие-то проблемы в жизни, мы бодро и радостно обретаем их снова и снова. И работу приходится начинать сначала. Изменить человека – идея утопическая, но ведь можно попробовать помочь ему изменить свой взгляд на мир, не так ли?
Несмотря на то, что больше половины мыслей о любви, которые здесь есть, родились в разговорах с Юрой, шаман не тот человек, к которому бежишь с расспросами о сердечных делах. Его кабинет не поликлиника больных сердец, а, скорее, комната лечения души. «Твою жизнь за тебя я прожить не смогу, я даю возможность тебе ее устроить, дальше – сама», – говорит Юра. И ты немного расстраиваешься от того, что за свое счастье нужно взять ответственность на себя, нет волшебной таблетки от всех бед и глупостей, которые сопровождают нашу жизнь. Но когда в ней есть человек, к которому можно обратиться за мудростью, советом или просто поныть, – это уже большая удача.
Написать о твоем отце
«Напиши о моем отце как-нибудь», – говорит Ксюша. По гигантским бокалам разлита не первая бутылка вина. Я в этот день по смешному стечению обстоятельств придерживаюсь безалкогольного пива и больше всего мне хочется взять Ксю на ручки и погладить по огромной кудрявой гриве. Девочка моя. Сложно представить себе более беззащитного и искреннего великана.
«Напишу», – обещаю я. Хорошая моя, я все что угодно напишу, лишь бы ты улыбалась. Только вот мои любимые привычные методы интервью тут бессильны – человека уже нет, и напоминает о нем только фотография в кухне. Бью себя по зубам мысленно: как же я могу написать хотя бы строчку про человека, которого видела только на фотографии. Я писатель, я могу и мир сказочный сочинить, только вот такой я плохой писатель, что не умею. И врать не буду.
Потому давайте это будет просто обычное утро в Листвянке.
Сиреневые кусты уже пустили зелень, но она еще мерзнет по утрам. Когда ветер с Байкала, не замерзнет только дурной или китайский турист. Эти все равно: они так проникаются величием озера, что готовы хоть по льду от МРС до Ольхона чемоданы на себе тащить, хоть, прогибаясь под стальным, бессовестным ледяным ветром, видами рассвета наслаждаться.
Сиреневая зелень жмется в комок, призрак собаки Хары тоже подмерзает. Но собаки уже нет, нет и многого, что было важно в этом доме. А рассвет вот остается неизменным – он приходит каждое утро. Нравится нам это или же не очень.
Голова отлепляется от подушки – вот он рядом, долгожданный стакан воды. Три раза моргнуть, один – зевнуть. Рука, четыре жадных глотка. Вчера было сказано и выпито чуть больше, чем оно того стоило. Укутаться в одеяло – и на балкон. Привет, китайские туристы. Сегодня будут снова врать, что видели Аллу Пугачеву на балконе того самого замка, или любовницу Льва Лещенко – неважно. Могу быть хоть Борисом Ельциным – они все равно мало понимают.
Вряд ли, конечно, «примадонна» вышла бы на балкон с таким усталым и помятым лицом. Сказалась и нервная рабочая неделя, и вчерашние излияния у камина. Ветер еще этот. Привет, старина Байкал, гудел ты ночью, а тут вот уже успокаиваешься. Ты всегда знаешь, что делать в нужный момент – хотела бы и я.
Босыми, зябкими ногами по мраморной лестнице в гостиную: заварить травяной чай и включить какой-нибудь малоосмысляемый сериал. Она собирает бокалы и тарелки – следы вчерашнего веселья. Что же там такого важного было? А, говорили о семье. Ну тут как Лев Толстой прописал: все и по-своему. И еще привирают обычно.
Чайник бурлит, а тарелки сами себя не помоют, но это позже. Огромная кружка, с чабрецом. Смахнуть пыль с камина – горел вчера знатно, но уже впору вызывать трубочиста. А может, самой в него слазить? Так быстрее и проще будет.