Настоящим праздником для первокурсников был день выплаты стипендии. В этот день Михайло покупал какую-нибудь книгу, самые дешевые конфеты-подушечки и билет в кино. А в конце почти каждого месяца не хватало нескольких обеденных талонов в столовую. В такие дни хлопцы покупали в ларьке старой приветливой Клары бутылку кваса или ситро. Есть немного монеток на ситро или квас — жить можно, но надо ложиться спать пораньше, до захода солнца. Правда, не всегда удается лечь спать рано: инженер Лугачев, преподаватель черчения, так придирчив и строг, что лучше всю ночь просидеть, но его задание выполнить, иначе будет нагоняй. К тому же черчение — один из основных предметов, и его надо знать. Но Михайлу черчение совсем не давалось. На лекции Лугачева он ходил, как на тяжкие муки. Инженер ко всем был весьма требователен, а к Михайлу просто беспощаден.
В чертежной Лугачев прохаживается между столами — высокий, бритоголовый, вечно недовольно нахмуренный. Когда его шаги затихают за Михайловой спиной и в нос ударяет тонкий аромат духов — у него начинают неметь ноги.
— Ты — Лесняк? — слышит он мягкий голос Лугачева и знает, что этот голос не сулит ему ничего хорошего.
— Умгу, — отвечает Михайло.
— Умгу или все-таки Лесняк? — инженер слегка нависает над столом.
— Лесняк, — отвечает Михайло и краснеет.
— Что рисуешь?
— Шестерню вычерчиваю, Владимир Владимирович.
— А почему она у тебя похожа на кошачью голову?
— Почему — на кошачью? — робко переспрашивает Михайло, и в глазах его туманится.
— Это я у тебя спрашиваю — почему? — Лугачев так же тихо, но уже четко, с ударением выговаривает каждый слог. И еще добавляет: — Ты — вредитель! Представь себе, по твоему чертежу рабочие сделали шестерню, установили ее на машину и включили мотор. Что произойдет с машиной? Трах-тарах! — и вышла из строя. Ты хочешь нам вреда?
— Не хочу.
— Зачем же нарисовал кошачьи уши?
— Это зубцы.
— Почему эти два выше остальных на полтора миллиметра? На глазок рисуешь? Это тебе не сапоги шить. Почему не пользуешься измерителем?
— Пользуюсь.
— Дай измеритель! — Он прикладывает его к зубцу на чертеже, потом к линейке: — Видишь?
«Так и есть, полтора миллиметра перебрал. Как же я сразу не заметил, что эти два зубца выперлись из общего ряда. А он только взглянул и точно определил: полтора миллиметра лишних», — удивляется Михайло и со страхом посматривает на Лугачева. Тот не отходит, печальными глазами смотрит на парня и долго молчит. Потом продолжает:
— Говорят, Василь Лесняк — твой брат. — И резко возражает: — Это неправда!
— Нет, правда! — горячо подтверждает Грицько Петренко, не поняв маневра Лугачева. — Они оба в нашем общежитии живут.
Лугачев строго смотрит на Петренко и, обращаясь к Лесняку, твердо говорит:
— И никому ни слова о том, что ты брат Василя, засмеют, чтобы называться братом Василя, это надо заслужить. А сейчас твой брат — вот он, Петренко. Вы оба безнадежные.
После этих слов он подходит к Грицьку. Михайло не слышит их разговора, у него горит лицо, гудит в ушах.
Не лучшим образом сложились у Михайла отношения и с преподавателем физики Георгием Максимилиановичем Медынским, которого студенты прозвали Фар-радеем, за то, что тот произносил фамилию этого ученого с двойным «р». Михайло на одной из первых лекций Фар-радея тайком читал Коцюбинского. Фар-радей заметил это и отобрал у него книгу, а в курсовом журнале поставил ему двойку по физике и торжественно, во всеуслышание пообещал до конца года не беспокоить Михайла. Если он в конце года провалится на экзамене, то Медынский поставит перед дирекцией вопрос об отчислении Михайла из техникума. Этот лысый старик с седой бородой твердо придерживался своих обещаний: с тех пор он просто не замечал Михайла, словно тот перестал для него существовать.