Беда пришла неожиданно. Пропала Красилова. Дом культуры лихорадило. Два дня она не появлялась на работе, и это никого не удивило: мало ли, приболела. Но когда она пропустила репетицию и не ответила на звонки, все забеспокоились. Послали человека к ней домой – не достучался. Вскрыли квартиру – пусто. Клавдия Павловна, конечно, характером была крута, но чтобы вот так уехать, не предупредив никого, это было на неё совсем не похоже. Тем более, вскоре ожидался прогон спектакля. Двухэтажный дом на Троицком ручье, где она проживала, был не богат обитателями – всего восемь семей. Милиция начала поквартирный обход и опрос соседей. Никто ничего не знал, никто ничего не видел. Единственным, кто не дал вразумительного ответа, был Саша Малахольный, который вместе со старушкой-матерью проживал в нижней квартире, прямо под Красиловой. На все вопросы он пожимал плечами, презрительно кривил рот и опускал глаза. « Разговаривает он у вас?» – спросил усталый лейтенант у матери. «Да кто его знает, – отвечала старуха, – раньше говорил маленько. Да почто ему? Ладно и так». Стали теребить и работников ДК, да всё без толку.
У Лизы была своя беда: исчез Алик. Опять прибегала Любочка-хореограф, опять что-то говорила про Таньку с почты и про какую-то телеграмму. Лиза демонстративно зажала уши руками и так посмотрела на Любочку, что та немедленно ретировалась. А потом Лиза встретила на центральной улице Алика с молодой симпатичной девушкой и трусливо перешла на другую сторону. Он что-то кричал, поставил на землю красный чемодан, помчался за Лизой, но она нырнула в аптеку и, глотая слёзы, встала в очередь. Народу было невпроворот, в основном старики. Лиза стоически провела в бестолковой толпе минут двадцать и купила две плитки гематогена. Убитая горем, она вернулась в рабочий кабинет и с остервенением закрылась на задвижку. Слёзы ручьём текли по её лицу, облегченья не предвиделось. Господи, как она страдала! Чувствовала себя совершеннейшей дурой, обманутой и растоптанной. За что, за что такие страдания? Она жалела себя изо всех сил. Понятно было только одно – она не может без Алика, не представляет своей жизни без него. Это и есть любовь? Но почему так больно? Лиза убрала под стол чёрную лампу, задвинула подальше на стеллаж фарфоровый чайник – долой, долой с глаз! Пусть ничего о нём не напоминает. Лизе и невдомёк было, что её измученное сердце терзается банальнейшей ревностью. Горечь переполняла её душу, выливаясь в обиду и тоску. Она винила и ругала за доверчивость только себя. «Сердце – не камень, сердце – не камень, – думала Лиза, размазывая слёзы по подбородку. – У кого-то, точно, не камень, а вот у некоторых – самый настоящий булыжник вместо сердца». Но как, как примириться с потерей? Она не знала.
Правду говорят, что беда не приходит одна, и Лиза убедилась в этом на собственной шкуре. Пропали два бутафорских куста, только что изготовленные Лизой. Исчезли, улетучились. Театральный коллектив был деморализован исчезновением Красиловой, но генеральной репетиции никто не отменял, и хлопотные обязанности режиссёра взвалил на себя директор ДК. Задник к третьему акту и выбранный для спектакля реквизит – всё было на месте, а несчастные кусты пропали. Решили, пускай Лиза нарисует их на плотном картоне, потом к ним приделают реечный каркас, и будет замечательно. Лизу послали на какой-то склад, посчитав, что принести несколько листов картона ей по силам. Склад этот находился довольно далеко, за Троицким ручьём, но отчего ж не прогуляться, коли погода выдалась хорошая. Она шла и шла, отгоняя неприятные мысли, стараясь философски подойти ко всем своим несчастьям, но это ей плохо удавалось.
Пустившись в обратный путь, то и дело поправляя увесистый рулон, Лиза почувствовала, что на левом ботинке развязался шнурок. «Не хватало ещё растянуться на глазах у изумлённой публики», – подумала она. Из публики в обозримом пространстве наблюдались только бабушка-старушка с серой козой на верёвке да Малахольный Саша, по-павлиньи вышагивающий вдоль Троицкого ручья. Красный околыш его фуражки ярким акцентом оживлял монохромный пейзаж. Опустив рулон на землю, Лиза потянулась вниз, а затем – вдруг боль, горячая волна, заливающая глаза и темнота.