Это меня вовсе не устраивало, я затаился и прислушался. Все было как будто тихо. Может быть, он вышел только на короткое время и сейчас вернется, чтобы не упустить своих бриллиантов?..
Впрочем, если он ушел ненадолго, то должен был бы оставить для меня дверь открытой!..
Я нажал на дверную ручку, и, к моей радости, она действительно подалась; дверь открылась, тихо скрипнув.
«Уж не испорчен ли замок? – подумал я. – В таком случае Ю. М. сильно рискует… но тем лучше! Стало быть, он вернется к себе в комнату с минуты на минуту.
В комнате царила кромешная темнота. Войдя, я зажег еще одну спичку, но едва успел окинуть взглядом скудость и убожество обстановки этого помещения, как порыв сквозняка из открытого окна задул колеблющийся язычок пламени.
И в тот же момент дверь за мной с треском захлопнулась.
Глава 16. Ивор в капкане
В комнате сильно пахло керосином; откуда-то из дальнего угла доносился легкий стук, похожий не то на капанье воды из крана, не то на хлопанье оконных штор, развеваемых ветром.
Сумей я добраться до окна, я бы отдернул занавеску и при слабом свете уличного фонаря постарался найти спички, которые, вероятно, лежат где-нибудь на столе или каминной полке. Дело в том, что у меня оставалась всего одна спичка: я слишком много истратил их, когда читал на улице записку альбиноса. Меж тем, имея спички, я мог бы поискать и тот злополучный футляр, в котором лежит Договор, и в случае удачи уйти с ним восвояси, до возвращения хозяина. Ведь это не являлось бы кражей. Он сам – вор, и футляр – не его вещь, но в нем – спасение Максины!
…А вдруг альбинос, уходя, запрятал его чересчур далеко?
Хотя дверь была закрыта, от окна тянулась струя прохладного воздуха, и, руководствуясь ею в полной темноте, я осторожно двинулся к окну, растопырив перед собой руки и ощупывая ими все на своем пути, как делал это в спальне Максины. Я считал, что теперь у меня имеется опыт в этом деле, но уже через полминуты больно стукнулся боком о стол, затем мой плащ за что-то зацепился, – это оказалась ножка стула, лежащего перевернутым на полу. Поразмыслив, я снял с себя плащ, отбросил его в сторону и двинулся дальше, оттолкнув стул, преградивший мне дорогу. Но я не прошел и двух шагов, как запутался в скомканном коврике, который бесформенной кучей валялся на полу под ногами. Распутавшись с ним, я сделал еще один шаг и чуть не потерял равновесия, поскользнувшись в луже какой-то густой, вязкой жидкости, разлитой на полу…
Я пришел в эту жуткую молчаливую комнату преисполненный самых радужных надежд, и вот теперь эти надежды стали постепенно угасать, сменяясь чувством тревоги.
«Боюсь, здесь происходила какая-то борьба, – подумал я. – Если так, – что сталось с Договором?..»
И я остро почувствовал, что сейчас как никогда мне необходим свет. Казалось, весь пол вокруг меня чем-то залит: он был мокрый, скользкий, липкий. А посреди этой лужи я наступил на нечто тяжелое и мягкое; оно беззвучно ткнулось о мои ноги, наполнив ужасом мое сердце, в которое словно вонзились тысячи иголок. Прежде чем я нагнулся и ощупал этот предмет, я уже догадался, что это такое…
Похоже, я получил дар видеть в темноте. И все-таки, когда прикоснулся к этому неподвижно лежащему телу, я вздрогнул, как от удара электрическим током. Мои пальцы, ощупавшие руку, горло и обращенное кверху холодное лицо, стали такими же мокрыми, как и мои ботинки.
Мне стыдно признаться, что моей первой мыслью, когда я сделал это чудовищное открытие, было – бежать отсюда, отказавшись от всего задуманного. Ведь это дело касалось не столько меня, сколько других, а лично для меня оно могло повлечь крайне опасные последствия. Разве не мог бы я сейчас спуститься вниз, пройти мимо спящего консьержа, и никто никогда не узнал бы, что я находился в этой страшной камере смерти?..
Но эти мысли тут же исчезли. Что бы ни случилось, я должен оставаться здесь, пока не найду Договор или не удостоверюсь, что его здесь нет. Я не имею права позорно бежать!
Если здесь есть спички, то все в порядке, а если нет – придется куда-нибудь сходить за ними и снова вернуться. Это была трудная, жестокая, но неумолимая задача!
Я достал свою последнюю спичку и подумал: что, если она сразу погаснет или же вообще не загорится? В ней сейчас вся моя надежда!
Я чиркнул ею о коробку – она зажглась. И в первую очередь я увидел камин – он находился совсем не там, где я предполагал в темноте. Я подошел к нему и – о счастье! – на каминной полке, среди пустых бутылок и массы окурков обнаружил несколько рассыпанных спичек. К этому времени моя последняя спичка обожгла мне пальцы и погасла.
Спичечной коробки я не нашел, но она и не была нужна: я мог зажигать спички о свой коробок. Счастье не покинуло меня и дальше: на краю стола, заваленного всяким хламом, я увидел небольшой оплывший огарок свечи, сиротливо торчащий в застывшей лужице стеарина.
Я зажег его, и когда пламя разгорелось, огляделся вокруг.
Освещение было, конечно, не ахти какое, но все же достаточное, чтобы провести в комнате поверхностный обыск.
Первым делом я посмотрел на лежавшее на полу тело убитого. Это был альбинос, я сразу узнал его, хотя лицо его было залито кровью, а руки скрючены, и одна рука подвернута за спину.
В комнате царил ужасающий беспорядок. Все было разбросано и перевернуто вверх дном: кто-то до меня уже проводил обыск!
Стеклянная керосиновая лампа, очевидно, стоявшая на столе, была во время драки сброшена на пол и разбита, а керосин вытек и образовал большую лужу, которая кое-где смешалась с лужами крови. Стулья были опрокинуты, разбитая грязная тарелка и стакан вместе с подносом валялись на полу возле коврика.
Но это еще было не все. Отчаянная борьба за жизнь оставила следы повсюду: на полу были разбросаны газеты и оберточная бумага, ящики маленькой тумбочки были выдвинуты, а их содержимое выброшено и растоптано, дверцы гардероба раскрыты настежь, несколько жалких костюмов сорваны с вешалки, их карманы выворочены наизнанку или порваны в клочья. С узенькой койки были сдернуты простыня и одеяло, а матрас изрезан на куски и выпотрошен. Комната выглядела так, словно через нее пронесся ураган, разметавший все вокруг.
Я пересилил себя и еще раз подошел к мертвому телу. Убийцы и его не оставили в покое: окровавленный пиджак был расстегнут, карманы вывернуты, как и у всей одежды в гардеробе, – видимо, искали что-то, искали с безумной поспешностью и безжалостной решимостью…
Осторожность, предусмотрительность не помогли несчастному. Убийцы настигли его. Я представил себе, с каким облегчением приехал он в этот дом, веря, что перехитрил врагов. Мое воображение рисовало мне его испуг и разочарование, когда он не застал здесь своего дружка Буше, к которому стремился, который мог бы выручить его в трудный момент. Конечно, швейцар, знавший альбиноса в лицо, беспрепятственно пропустил его в комнату Буше, где бедняга рассчитывал найти защиту от преследователей – хотя бы замком и дверной задвижкой (и то, и другое было взломано). Мысленно я видел, как он, мучимый голодом, обшаривал комнату в поисках еды и сел за ужин, который внезапно был прерван…
Какой ужас охватил его, когда он услышал крадущиеся шаги по коридору, когда стали ломать дверной замок и наконец открыли дверь, а он от страха не мог даже крикнуть, позвать на помощь… Я догадывался, что он все же хотел это сделать, потому что успел подбежать к окну и распахнуть его, но безжалостные руки схватили его сзади за горло. Мне слышалось, как отчаянно уверял он бандитов, что у него нет бриллиантов, что он сам был обкраден в дороге, что он вовсе не собирался обмануть товарищей, что он объяснит им все-все… если только ему дадут время…
Но ему не дали.
Они наказали его за похищенные бриллианты тем, что похитили его жизнь. За предательство заставили заплатить самый высокий штраф.
Однако в тусклом свете догорающей свечи искаженное, запачканное кровью лицо мертвеца сохраняло плутоватое выражение, словно он в конце концов все же перехитрил их.