Она взглянула через стеклянную дверь в кабинет шефа. Сеньор Корреа сидел все в той же позе, опершись лбом на сцепленные ладони, тупо глядя в одну точку, пытаясь заставить мир перестать вращаться. Сеньорита Канталуппи, конечно, не подозревала, что его подмывало опустить руку под стол и пододвинуть поближе корзину для бумаг на случай, если он не сможет справиться с тошнотой. Наконец сеньор Корреа поднял голову и тоскливо взглянул на нее налитыми кровью глазами, и она поспешила к нему.
Она остановилась на пороге, чуть-чуть подавшись вперед и держась за ручку двери. На их языке это означало: «Я на секунду, задержаться не могу».
— Я тут подумала, — сказала она, — рецензии, что мы подготовили для этого номера — мы не можем передвинуть их на следующий месяц, они специально подбирались к этому. Книги-то все равно выходят, с сеньором Вальдесом или без.
— Да, — с трудом произнес он.
— Так что, оставим их?
— Хорошо.
— Я так и думала. — Она собрала разорванные страницы с его стола. — Сейчас мы быстренько переделаем макет. Да, по поводу иллюстраций, которые вы предложили. Хотите привлечь кого-нибудь со стороны или обойдемся нашими художниками?
Он посмотрел на нее глазами спаниеля, после недели в собакоприемнике потерявшего надежду найти хозяев, и ничего не ответил.
— Понятно, наши художники справятся, я тоже так думаю. Да, вот еще вопрос — критическая статья, которая должна сопровождать рассказ…
— Статья…
— Вы все еще хотите развернутую рецензию? А то я могу отменить визит доктора Суамареца.
— Нет, конечно, нет! Ни в коем случае! Это очень важно! Это та самая огранка, о которой я говорил вам. Мы не можем бросить им кость, ничего не объясняя. Мы сначала должны растолковать, что это не просто кость, а святые мощи, чтобы они не сгрызли ее, а преклонялись перед ней.
— Именно! Как тонко подмечено! Значит, у нас все практически готово. Поздравляю вас, сеньор Корреа, вы снова сделали это! К вечеру все материалы будут лежать на вашем столе. Вам останется лишь внести редакторскую правку. Это будет потрясающий номер!
— Только не сегодня. Я еду домой. Наверное, съел лишнего вчера в «гриле». «Гриль» уже не тот, что раньше, скажу я вам.
Сеньор Корреа снял пиджак с вешалки и, шатаясь, зашагал к лифту. В последний момент он передумал и пошел вниз пешком, по лестнице. Лестница показалась ему надежнее.
К двум часам дня телефон на столе сеньориты Канталуппи разрывался от звонков нетерпеливых рекламодателей, жаждущих знать, правда ли, что в следующем номере появится рассказ сеньора Л.Э. Вальдеса. Сеньорита Канталуппи стыдливо отсылала всех к главному редактору, который, к сожалению, был на совещании. В 2.40 позвонил отдел рекламы, чтобы сообщить, что все места проданы, и в этот момент Марта Алисия точно поняла, что скоро, очень скоро, она сама возглавит журнал «Салон».
Судьба дала ей шанс шесть месяцев спустя, когда сеньор Хуан Игнасио Корреа скоропостижно скончался, сидя на кресле в задней комнате дамской парикмахерской со спущенными до колен штанами. Малышка-любовница в ужасе скорчилась между его ног, а за спиной сеньора Корреа, прижимая к его затылку револьвер, стояла его законная жена. После недолгого траура, владелец журнала решил отдать должность главного редактора своему племяннику.
По дороге с заброшенного кладбища Катерина задумчиво сказала:
— Скоро придет лето.
— Сейчас лето, — сообщил ей сеньор Вальдес.
— Я имею в виду настоящее лето, когда у студентов начнутся каникулы.
— И что будет?
— Я поеду домой.
Он с удивлением повернул к ней голову.
— Домой? ТЫ хочешь сказать, что поедешь к себе на ферму?
— Да. Поеду к себе на ферму.
— Домой в горы?
— Да, Чиано, домой в горы. На ферму.
На заднем сиденье перекатывалась пустая бутылка из-под рома. Приторно-сладкие карамельные пары смешивались с выхлопными газами пролетающих мимо машин и таяли в воздухе, исчезали, как дождь исчезает на поверхности моря.
— Да. Домой на ферму.
— А тебе обязательно надо ехать?
— Они ждут меня. Мой брат. Ему нужна помощь.
— И твоя мать?
— Она тоже. Она скучает по мне, и я скучаю.
— Но тебе ведь необязательно ехать туда, Катерина!
— Нет, Чиано, мне непременно надо съездить домой.
— Нет!