Все радовало его глаз — и яркое, но не слишком жаркое утреннее солнце, и прохладные, чуть колеблющиеся тени акаций, и многокрасочные клумбы, полные крепких, здоровых, ухоженных цветов, и солидный хруст гравия под ногами редких прохожих.
Со своего наблюдательного пункта доктору Кохрейну была видна вся улица: вот группа опрятных маленьких девочек идет в школу, качая бантиками, а чуть в стороне смуглая девица не сильно старше их задумчиво бродит под окнами дома мадам Оттавио, видимо, забыв, что на ней ничего не надето. Но больше всего глаз доктора Кохрейна радовал вид симпатичного молодого садовника с длинными, мускулистыми ногами, который работал в саду, повернувшись к нему спиной. Немного помедлив, доктор Кохрейн сложил газету, за которой прятался последние полчаса, и положил ее на скамью рядом с собой. Ему показалось, что наступила пора прекратить глупую игру и перестать притворяться, что он углублен в чтение. Да и в любом случае читать газету было крайне неприятно, так как в ней рассказывалось лишь о последнем взрыве: ее страницы наводняли боль, страх, смерть и куча гадких, страшных фотографий. Зачем в такое сияющее утро тратить время на ужасы, когда можно провести его с пользой, слушая пение птиц, нежась на солнышке и в деталях рассматривая очень длинные ноги и очень короткие шорты молодого садовника?
Юноша закончил с клумбой и перешел на цветочный бордюр, тянущийся вдоль дорожки. Стоя на коленях, он тщательно выпалывал сорняки, медленно передвигаясь в сторону доктора Кохрейна. Длинные черные волосы мягкой волной закрывали ему лицо, и время от времени он поправлял их нетерпеливым жестом: немного выпрямлялся, встряхивал головой и забрасывал волосы за уши, а потом снова углублялся в работу. Доктора Кохрейна умилял этот жест, такой по-девичьи непосредственный. Такой грациозный.
Прекрасный молодой садовник медленно, но неуклонно приближался к скамье.
Доктор Кохрейн в волнении опять схватился за газету и попытался углубиться в кроссворд. В седьмом пункте по горизонтали, где в определении стояло: «Процесс, требующий приложения умственных или физических сил, шесть букв», он написал «Любовь». Удовлетворенный, он стал искать цепочки из шести клеточек и везде, где находил их, вписывал слово «любовь». Когда доктор Кохрейн заполнил этим словом почти весь кроссворд, он осмелился бросить взгляд в сторону и обнаружил, что прекрасный юноша приблизился к нему едва ли не вплотную и теперь стоял на коленях у его ног. Доктор Кохрейн забыл, что ему положено дышать, а садовник между тем медленно поднялся на ноги, повернулся к нему лицом и, не говоря ни слова, посмотрел прямо в глаза. Затем так же медленно взялся за полы белой рубашки и грациозным движением потянул их вверх. Сначала обнажился плоский мускулистый живот, затем гладкая, без признаков растительности грудь. Садовник снял рубашку через голову и застыл, не шевелясь, сжимая в руке смятую белую тряпицу. Его кожа была цвета кофе с молоком, V-образный вырез и руки от локтей — цвета какао.
Доктор Кохрейн наклонился к нему так близко, что щекой ощутил жар, исходящий от молодого тела. Он глубоко вдохнул носом сладостный запах земли, травы, соленого пота и еще чего-то невообразимо прекрасного. На секунду доктор задержал дыхание и покатал запах во рту, как поступал с глотком хорошего виски. Его лицо находилось совсем близко от живота молодого человека, неприлично близко. На секунду доктора охватил страх: что, если одной из взбалмошных мамаш, катящих коляски по Кристобаль-аллее, придет в голову взглянуть сквозь прутья решетки в сад? Что, если она увидит их вдвоем? А с другой стороны, что тут особенного? Уважаемый всеми пожилой ученый отдыхает на скамье, а рядом с ним стоит молодой садовник. Вот и все. Однако доктор был уверен, что если кто-нибудь заметит их вместе, его тайна будет немедленно разоблачена. Глупо рисковать, непростительно опасно, но так сладко, так непреодолимо чудесно, что он не мог справиться с собой.
Доктор Кохрейн оперся на трость и с трудом поднялся со скамьи. Теперь они с садовником стояли нос к носу, почти соприкасаясь телами. Голое колено садовника невзначай задело его ногу, и доктор Кохрейн судорожно вздохнул. Он взял молодого человека за руку и вложил в нее сложенную в несколько раз купюру.