Сейчас, сейчас, в непроглядной темноте невежества и раздора, не пришло ли время, чтобы добрый Бог открыл сердца человеческие для нового откровения? Возможно ли иное? Бьются крылья рассвета, и ночь бледнеет; прекращаются жестокие бессмысленные ссоры между шатающимися в ночи сектантами, что в невежестве своем бегут от восходящего солнца нового знания, нежданных источников силы, живых образов. И явится мудрость, дабы открыть сердца и умы людей, примирить королей и римских пап, воссоединить разделенное по глупости и невежеству Тело Христово.
Мудрость, которая примирит (о да не запоздает она!) королев Севера и Юга, чьи статуи, красная и зеленая, заняли свое место в храме сердца Александра Диксона: королеву Шотландии, чьим подданным он был, королеву, за которую многие поклялись умереть; и королеву Англии, Королеву-Девственницу, которой он служил здесь, королеву, за которую многие поклялись жить.
Лодочник пришвартовался к лестнице в деревне Мортлейк, не слушая, как джентльмены убеждают его, что лестница, ведущая к нужному им дому, находится дальше; так они оказались в зловонной грязи (начинался отлив, и лодка дергалась у причала, пытаясь уплыть вниз по реке) и, проклиная все на свете, поплелись к лестнице.
«Spa-sibio, maester»[292] — крикнул Бруно — одна из немногих английских фраз, которую он мог произнести, — и поклонился с оскорбленным видом. Он потащил Диксона за собой, вверх по лестнице, потом вверх по деревенской улице, мимо церкви и креста, — кумушки поглядели на них с удивлением, услышав, как эти двое разговаривают на неизвестном языке, и даже перекрестились, когда они скрылись из виду. Чтобы спросить, как пройти к нужному им дому, они остановились у низенькой темной таверны, но сидевшие там пьянчуги лишь посмотрели на них с задиристым подозрением и ничего не ответили.
И они пошли наугад через золотое поле налитой пшеницы. Вороний фай звучал предостережением. Двое шли молча, чуя недоброе.
Дом доктора Ди. День был теплым, но ставни на верхнем этаже плотно закрыты, ворота же отворены. Вошли. В саду росли целебные травы, громко гудели пчелы. Неухоженное буйство цветов. Они постучали молоточком в форме львиной головы, но никто не подошел. Никто.
Они обошли дом — без толку. Почему не видать ни слуги, ни служанки?
«Библиотека», — сказал Бруно.
Ставни были открыты. Диксон наклонился, подставил руки, и Бруно, встав на них, заглянул внутрь.
Сумрачная недвижная тишь. Он сложил ладони кружками и вплотную наклонился к окну, чтобы лучше рассмотреть комнату. Часть полок пустеет, иные приборы накрыты полотном. Бруно выслал свой дух наружу, и пространство осветилось.
Там. Лежит на столе, где он читал ее, все еще открыта на первой странице. Monas hieroglyphica. Будто выжжено на сером пергаменте.
Но он не мог добраться до нее. Не мог ее спросить. Диксон сказал: Гляньте-ка.
И опустил Бруно. Они взглянули в сторону Ричмонда. На дальнем конце поля виднелась горстка людей: не жнецы ли с граблями? Факел. Идут сюда. Нет, не жнецы.
Под лучами ласкового солнца они стояли около пустого дома. Бруно слышал шум и шепотки множества элементалей — точно брошенные кошки, они не способны были оставить землю и этот дом.
Диксон сказал: Надо уходить.
Бруно, напрасно привлеченный к этому дому и столь же покинутый, поднял пустые руки. «Всё, нету»,[293] — сказал он.
Они отправились в путь ночью, совершенно внезапно; Джон Ди уладил все свои дела в понедельник, в среду передал дом и пожитки шурину, а в субботу отправился к реке на встречу с князем Ласки, который также уезжал в спешке, будучи под подозрением, — так удирает не заплативший по счету постоялец, спускаясь из окна гостиницы по веревке из связанных простыней.
В кромешной тьме все они спускались по лестнице к воде — Келли и Джейн, Джоанна Келли и брат Келли, которого взяли с собой не из-за его угроз, а решив, что лучше держать его при себе, нежели оставить в Англии, где ему могли задать некоторые вопросы. Сундуки и коробки стучали по мшистым ступеням, маленьких детей перенесли на борт спящими.
Кристалл завернули в ватин, засунули в бархатную шапочку и припрятали среди вещей, но он сиял перед внутренним взором Келли, а в недрах шара не знала покоя Мадими.
В Барн-Элмс, ниже по темной реке от дома Джона Ди, этой ночью Филип Сидни впервые возлег с Франсес,[294] дочерью Фрэнсиса Уолсингема. Великолепная свадьба — чтобы заплатить за нее, сэр Филип продал свою долю в атлантической экспедиции Хамфри Гилберта, — состоялась сегодня; в доме и округе все еще горели свечи и играла музыка, когда ялики, нанятые князем Ласки, прошли мимо, погасив все огни. Сидни мягко смеялся вместе со своей невестой, узнав, что она мудрее, чем ему казалось, также и остроумнее; он не знал, что в эту ночь,[295] за тысячу миль к западу отсюда, у берегов Ньюфаундленда, в шторме утонет Гилберт, который вел свою флотилию сквозь тьму на маленьком фрегате «Белка», «и внезапу огни ея угасли».[296]
На другое утро вся команда во главе с Ди села на датский двухмачтовый флибот,[297] чтобы пересечь Узкое море[298] вместе с князем Аласко, его лошадьми и людьми, но ветер прибил их к берегам Англии и обязательно потопил бы лодку, на которой они плыли к берегу, если бы не Келли, который вычерпывал воду огромной латной рукавицей (не Мадока ли?), оказавшейся в багаже. Моряки вытащили их на берег, и дети Ди — Роланд, Артур, Катерина — смеялись, видя, как отец упал в грязь со спины капитана.
Они вновь отправились в путь; благодаря молитвам и толике белой магии на сей раз все прошло успешно. Близилась осень; в морском ветре была она, новая и прощальная. Они добрались до Брилля,[299] пересели на баржу до Амстердама, а оттуда отправились на скютах[300] вверх по холодным каналам. Они были уже в Гарлеме, когда Бруно стучался в дверь в Мортлейке, и Ди услышал свое имя над серыми водами, взглянул, но никого не увидел.
В ноябре сеть доказательств (большая часть которых была собрана капелланом и секретарем Мовиссьера) окружила Фрэнсиса Трокмортона и Генри Говарда.[301] Уолсингем арестовал их, учинил обыск в бумагах Трокмортона, нашел список дворян-католиков, планы вторжения, брошюры, письма в Нидерланды князю Пармскому.[302] Трокмортон сознался под пыткой. В перехваченной переписке Мовиссьера и Марии, королевы шотландской, упоминались имена графа Нортумберленда[303] и посла Испании. Елизавета не позволила тронуть Марию — пока еще не позволила, а может, и не позволит никогда, — но согласилась изгнать из страны Бернардино де Мендосу из-за его любви к заговорам, «возбуждающим волнение в королевстве Английском». В Гринвиче под дождем его посадили на корабль и пожелали: скатертью дорога. Передайте своей госпоже, прокричал он, стоя в лодке, Бернардино де Мендоса рожден не возбуждать волнение в странах, а завоевывать их![304]
Готовился иной, гораздо более обширный заговор.
Граф Нортумберленд покончил жизнь самоубийством в Тауэре[305] — выстрелил в грудь из пистолета, — став одним из первых людей в истории, кто использовал это оружие, дабы избежать пыток и бесчестья. Трокмортон оставался в тюрьме до начала лета, когда его выволокли из камеры в одной рубашке; в руках он держал освященные Папой четки из оливкового дерева. Как часто бывает, его стошнило, что, однако, позором не является. Голову его отсекли единым ударом, но из-за того, что он нарушил свою клятву защищать королеву — клятву, произнесенную в обществе верных ей господ, — была отсечена и его правая рука, и сам Уолсингем наклонился, чтобы поднять ее.
292
«Spa-sibio, maester» («Tanchi, maester») — все, что ответил Бруно лондонцу, который затеял с ним драку. «Я полагаю, что [Ноланец] поблагодарил за то, что его ударили в плечо, а не в середину живота или не по макушке» («Пир на пепле», диалог второй).
293
«Всё, нету», — сказал он. — Рефрен из «Маленького, большого»: не просто исчезновение, но при участии сверхъестественных сил. Когда именно толпа разгромила дом доктора Ди, неизвестно. Шарлотта Фелл Смит, чью биографию Джона Ди Крафт использовал как основной источник, полагала, что произошло это в середине ноября 1583 г.
294
Франсес Уолсингем (1569–1631) — фрейлина королевы. В 1590 г., через четыре года после смерти Сидни, к неудовольствию Елизаветы Франсес вышла за Роберта Деверо, второго графа Эссекса (1566–1601, казнен за мятеж). От первого брака родилась дочь Элизабет, от второго — сын и две дочери.
295
…в эту ночь… — Ди покинул Мортлейк вечером 21 сентября 1583 г., свадьба Сидни и Франсес состоялась 20 сентября, Гилберт погиб 9 сентября на обратном пути из Америки в Англию.
296
…«и внезапу огни ея угасли». — Из отчета Эдварда Хайса, контрадмирала флотилии Гилберта, капитана «Золотой лани» — единственного корабля, вернувшегося в Англию.
300
Скют — зеландская барка, плоскодонная и с низкими бортами, приспособленная для перевозки, среди прочего, лошадей.
301
В ноябре сеть доказательств… окружаю Фрэнсиса Трокмортона и Генри Говарда. — В 1583 г. Говард опубликовал трактат «Защита от яда мнимых пророчеств», направленный против астрологии; книга вызвала обвинения в ереси и измене. Говард был заключен в тюрьму, но через некоторое время освобожден. Впоследствии, действуя при дворе лестью и интригами, был осыпан титулами в правление Иакова I.
302
…письма в Нидерланды князю Пармскому. — Азессандро Фарнезе (1545–1592), в 1578–1592 гг. губернатор Испанских Нидерландов, с 1586 г. — герцог Пармы и Пьяченцы. В начале 1580-х гг. завоевал Брабант и Фландрию и готовился к осаде Антверпена (1584–1585).
303
Граф Нортумберленд — Генри Перси, восьмой граф Нортумберленд (1532–1585), протестант (в отличие от большинства сородичей), поддерживавший Елизавету.
304
Передайте своей госпоже, — прокричал он, стоя в лодке, — Бернардино де Мендоса рожден не возбуждать волнение в странах, и завоевывать их. — Бернарлино де Мендоса (ок. 1540–1604) более пятнадцати лет сражался в Нидерландах, написал книгу об этой войне, а также трактат «Теория и практика военных действий»
305
Граф Нортумберленд покопти жить самоубийством в Тауэре… — или был застрелен в июне 1585 г.