— Пожалуй, с герцогиней вы не посмели бы так разговаривать, — выпалила она, сверкая глазами, — да и этот джентльмен едва ли стал бы смотреть на герцогиню так, как он смотрел на меня!
Приезжие обменялись быстрым взглядом, затем мисс Келли догнала Эмму.
— Вы умны и способны чувствовать, дитя мое, — проговорила она мягко и вкрадчиво. — Никто не хотел обидеть вас. Но если вы думаете, — добавила она лукаво, — что этот джентльмен не осмеливается смотреть на герцогинь так же, как он смотрел на вас, вы ошибаетесь. Мистер Джордж Ромни — один из самых прославленных живописцев Англии, и любая княгиня почла бы за честь быть увековеченной его кистью. Теперь вы понимаете, почему он вас так разглядывал?
— Не позволите ли вы мне, — добавил, подойдя к ней, Ромни, — зарисовать вас в этом альбоме, в котором я отвожу место далеко не всякой герцогине?
Он раскрыл альбом и взял из рук мисс Келли небольшой ящик с красками. Мисс Келли кивком подозвала служанку, ожидавшую на почтительном расстоянии, и приказала ей показать детям баржу и позаботиться об их безопасности.
Эмма не смогла отказать Ромни. Она позволила мисс Келли поместить ее на зеленой лужайке, придав ей нужную позу, и распустить волосы. Блестящий золотисто-рыжий поток хлынул на плечи и спину девушки и окутал ее сверкающим плащом, спадавшим до самой земли. Мисс Келли восхищенно вскрикнула. Но когда она попыталась расстегнуть на груди девушки платье, та воспротивилась. Все просьбы и уговоры были напрасны, и даже три фунта, предложенные ей художником, не смогли поколебать ее решимости. Она разрешила рисовать лишь голову, руки и часть шеи — и ничего больше.
Пока Ромни наносил быстрые мазки, Эмма стояла неподвижно, в заданной позе, едва смея дышать, — и прислушивалась к похвалам, которые расточали ее красоте незнакомцы. Ее дурманили их слова, такого ей еще не приходилось слышать: глаза ее — синие звезды, губы — рубины, щеки — нежные розы; у нее стан Гебы, профиль Дианы, руки Венеры; все ее существо — невыразимая прелесть, воплощение чистоты и юности, более совершенное, чем самые смелые грезы художника.
Эммой овладело сладостное чувство. Слова пьянили ее, как холодные серебряные брызги водопада, льнувшие к обнаженному телу, когда она летними ночами купалась там, в горах Уэльса, где пасла коз. По спине ее пробегала дрожь, грудь наполняло блаженство.
Разве не мечтала она еще в детстве, что наступит день, когда она превратится в красавицу, сказочную красавицу? Что это такое, никто ей никогда не говорил, кроме одного лишь Тома Кидда. Однако Том был невежественным рыбаком и никогда не покидал берегов залива Ди. Он любил ее, и ему Эмма не верила.
А вот теперь то же говорят и приезжие, а кому же еще знать, что такое красота. Художник с бледным, взволнованным лицом и как бы затуманенными усталостью глазами, в которых при взгляде на нее — вспыхивают огоньки; дама с быстрыми и гибкими движениями ящерицы.
Эта дама и сама красива. Узкие и длинные кисти ее рук источают тонкое благоухание цветов. У нее яркие алые губы, как у королев, которые иногда являются Эмме в ее чудесных снах; губы, которые, наверно, умеют горячо целовать. При этой мысли она встретила взгляд незнакомки и в смятении опустила глаза. Краска бросилась ей в лицо.
Как только художник кончил работу, она со вздохом переменила позу, быстро подобрала волосы, свернув их в узел, но не осмеливалась сдвинуться с места. Она боялась, что не сможет удержаться и сразу бросится смотреть рисунок, чтобы увидеть, красива ли она.
Мисс Келли протянула ей альбом. Ромни сделал четыре разных портрета, и Эмма долго, напряженно в них всматривалась.
— Неужели это я? — смущенно проговорила она наконец. — Не может быть! Это неправда, я вовсе не так красива.
Мисс Келли рассмеялась.
— Ромни, слышите, что она говорит? Она не хочет верить, что это ее портрет.
Он стоял, полностью уйдя в себя. Лицо его выглядело осунувшимся, глаза смотрели утомленно. Сейчас он казался стариком.
— Она права, это не она, — проговорил он глухо. — Она бесконечно прекрасней. Я просто дилетант, бездарность. Гейнсборо, Рейнолдс сделали бы это в тысячу раз лучше. Дайте сюда альбом, Арабелла! — закричал он внезапно в ярости. — Порвите, сожгите, растопчите! Будь оно проклято, это смертоносное искусство! Сдаюсь. Никогда больше не притронусь я к кисти.
Он попытался схватить альбом, однако мисс Келли спрятала рисунки под одеждой. Тогда Ромни бросился на землю, закрыв лицо руками. Плечи его вздрагивали.
Губы мисс Келли тронула усмешка, сострадательная и в то же время жестокая.
— Снова ваши абсурдные выдумки, милый друг. Прекратите же, право, эти разговоры о Гейнсборо и Рейнолдсе. Решительно все равно, сделали бы они лучше или нет. Это — произведение Ромни, какое именно Ромни и должен был создать. Гейнсборо — это Гейнсборо, Рейнолдс — Рейнолдс, а Ромни — это Ромни. Счастье для Англии и для искусства, что все трое — разные, хотя делают одно дело. Встаньте! Вы просто большое старое дитя. Полно вам пугать нашу Гебу.