Никакой особенной любви к угнетенному человечеству родители Павлу не прививали. Трудно сказать, под каким влиянием, но мальчик с ранних лет испытывал какое-то смутное чувство вины перед «простыми» людьми, ему хотелось поближе сойтись с кем-нибудь из этих странных неимущих людей, узнать, как они живут в том огромном мире, голубой край которого открывался с террасы гурзуфской дачи.
Новый приятель вел себя в кругу Бергов очень естественно и свободно. За чаем он съел целую корзинку пирожных и рассказал ужасающую историю о своем последнем путешествии в Батум. После этого он переворотил всю берговскую библиотеку и уехал на свою барку, нагруженный Жюлем Верном, Купером, Майн-Ридом и двумя томами Брокгауза и Ефрона. Энциклопедический этот словарь, к слову сказать, стал любимым чтением Горизонтова на всю жизнь.
Виктор поразил воображение Павла своим невероятным умением плавать, силой, лихостью, но главное – какой-то первозданной уверенностью в своих поступках, которая, возможно, сродни уверенности дельфина, рассекающего водную среду.
Несколько лет спустя Павел, уже передовой студент, решил испытать на Горизонтове силу марксистской литературы. Витя глотал книгу за книгой, а потом прибежал как-то ночью к Бергу и торжественно заявил ему, что он свое образование окончил, все понял, все сошлось и теперь он марксист.
Потом началась война, и они расстались надолго. На «Петропавловске» Горизонтов вел довольно искусную агитацию среди гальванеров, электриков и минеров. Деятельность эта прервалась взрывом броненосца.
Встреча на европейском перекрестке была необычайно бурной. Виктор потянул Павла в облюбованный им трактир и обрушил на его голову водопад немыслимых историй, но вместо ожидаемого восторга встретил строгий взгляд, молчание, постукивание пальцами по столу.
Павел впервые выполнял за границей партийное задание по транспортировке литературы, он был очень горд своей миссией, весь поглощен конспирацией, но все-таки не удержался и осторожно напомнил другу, что тот вовсе не представитель международной морской шантрапы, а, напротив, человек политически грамотный, который мог бы стать борцом за счастье трудового народа.
Виктор с жаром закричал, что именно такая у него сейчас цель, именно борцом за счастье, иначе он давно обратился бы в первую русскую миссию и вернулся на флот. Берг тогда посоветовал ему прекратить шляние по кабачкам, продолжить самообразование и ждать.
Прошло, однако, немало времени, прежде чем эмигранты допустили бравого моряка в свою среду. Вначале через третьи руки он получал пустяковые задания и, всем на удивление, выполнял их не куражась, деловито и быстро. Доверие к Горизонтову пришло после того, как он самостоятельно выследил и разоблачил агента русской заграничной агентуры.
В Россию Горизонтов вернулся под чужим именем и попал как раз к событиям 9 января, во время которых «взял в плен» Митю Петунина. Пленением этим, а особенно обращением монархиста в революционную веру Горизонтов очень гордился и теперь даже слегка растерялся от неожиданного «афронта».
Между тем, пока мы рассказывали историю этого юноши, в доме Бергов появлялись все новые и новые лица. Прошли через зал, неловко поклонились и исчезли три молодых химика. Юноши эти были не без странностей, настоящие затворники: все бы им сидеть в своих подвалах и мудрить над ретортами и колбами.
Павел Берг при виде химиков очень повеселел и подмигнул Горизонтову. Виктор тоже мигнул ему – понял, что прощен. Николай досадливо передернул плечами. Он прекрасно знал, что в подвале у них как раз под этой гостиной целый склад взрывчатки, но обстоятельство это почему-то не слишком его радовало. Девочки же не обратили на химиков никакого внимания. Они теперь приставали к Горизонтову, чтобы тот прошелся на руках.
Горизонтов не заставил себя долго упрашивать и как раз отправился на руках по лестнице на антресоли, когда вошел, растирая красное с морозца лицо, Николай Евгеньевич Буренин. Потом явились двое рабочих мебельной берговской фабрики и проследовали в библиотеку.
– Николай Евгеньевич, может быть, вы нам немного поиграете? – робко попросила Танюша.
Буренин тут же сел к роялю и начал играть.
– Рахманинов, – еле слышно прошептала Таня и сжала кулачки на коленях.
При первых же звуках фортепьяно в зале появилась и неслышно прошла вдоль стены стройная девушка в темном платье – Надя Сретенская, курсистка и кроме того связная Боевой технической группы.
Горизонтов, прикрыв лицо ладонью, вроде бы погружаясь в музыку, меж тем внимательно рассматривал Сретенскую, ее волосы, лицо, фигуру. Сретенская строго смотрела прямо перед собой и только однажды быстро исподлобья взглянула на Павла. Павел же смотрел на люстру, казалось, он был поглощен музыкой, но все же почувствовал взгляд Сретенской и улыбнулся ей не глядя, с рассеянной нежностью. Николай не слушал Буренина, а во все глаза, с детским почти восторгом глядел на Надю. Лиза смотрела в окно на черные контуры деревьев и лишь изредка взглядывала через плечо на Горизонтова. Илья направился было к Лизе, чтобы сесть рядом, но, перехватив ее взгляд, резко повернулся и отошел к камину.
Итак, воспользуемся музыкальной паузой и для полной ясности посвятим читателя в маленькие личные тайны присутствующих.
Надя любила Павла. Павел любил только Революцию, но знал, что Надя любит его, и это ему было приятно. Брат его Николай был влюблен в Надю и почти не скрывал этого. Виктору Горизонтову нравилась Надя, а может быть, и Лиза, он никак не мог понять, какая из девиц покрасивее. Лиза думала только о Горизонтове, то есть была в него почти влюблена. Ее в свою очередь тайно и мучительно любил Илья Лихарев. И только Танюша не имела еще постоянного предмета обожания. Ей все очень нравились, и всех она побаивалась – как бы не раскрыл кто-нибудь тайных ее мыслей, хотя мыслей таких у нее и не было никогда, а было лишь их предчувствие. Очень ее смущал роковой поэт Бальмонт.
Вот такой, довольно романтической, была атмосфера в доме Бергов.
Буренин, кончив играть и поклонившись барышням, отозвал в сторону Павла.
– Павел Иванович, мне нужно с вами переговорить строго конфиденциально.
Они отошли в дальний угол гостиной и встали возле мохнатой субтропической пальмы.
– Сегодня вас видел Никитич, – сказал Буренин.
– Как?! – вскричал Павел. – Не может быть!
– Он был на концерте и наблюдал вас со стороны. – Буренин огляделся. – Очень уж у вас дом настежь, Павел Иванович. Пожалуй, шпик проскочит, так и его к чаю пригласят.
Буренин изложил Бергу слова Красина о необходимости строжайшей конспирации.
– Да-да, понимаю… – бормотал Павел. – Никитич совершенно прав. Я часто забываюсь, ору, как идиот…
– Вы должны понять, что надвигаются очень важные, решительные события, – тихо сказал Буренин.
– Это правда?
– Да. Должно быть, в скором времени состоится третий съезд. Что происходит в стране, вы сами видите.
– Николай Евгеньевич, сегодня вы впервые говорите со мной от имени самого Никитича, – сказал Берг. – Я понимаю, что это уже новая фаза доверия. Я обещаю сделать все, что мне прикажут. Скажите, я когда-нибудь увижу его самого?
– Возможно, – коротко ответил Буренин.
На этом они расстались.
Между тем молодежь отправилась гулять. Горизонтов рассказывал о быте московского «Латинского квартала», где он поселился, приехав из Петербурга, о знаменитой «Чебышевской крепости», где некогда гнездилась еще нечаевская «Народная расправа», о каракозовском «Аде». Он так ярко живописал буйных нынешних обитателей этих студенческих трущоб, что даже воплощенная строгость – Надя Сретенская начала улыбаться, а этого он как раз и добивался.