– Я? Четыре раза? – растерялась Кораблёва. – Ты шутишь?
– Первый раз – в тракторе, – чеканил молодой тракторист, – второй, когда я валялся на снегу у хижины дяди Толи, третий – за тост о милых дамах, четвёртый – когда спортивную шапочку на меня одевала. Вот!
– …Ах ты…Ах ты, мой миленький мальчишечка! – растроганно проговорила Стелла, на минуту позабыв о всякой строгости. – Подойди ко мне, пожалуйста, Юрочка! – неожиданно ласково попросила она.
И когда тот, насторожённый и непонимающий приблизился к ней, девушка приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щёку. «Пятый, – сказала девушка. – Как любимого мальчишечку, но не более того…».
Затем студентка первой двинулась по колеям, проложенным Кропотовым. Кондрашов заскользил сбоку от неё по лыжне, протоптанной Шутовой.
– Юрочка, мне известно твоё отношение ко мне, – раздумчиво заговорила Кораблёва. – И пусть ты вторгаешься…в закрытую девичью сферу…Так и быть, тебе я расскажу…в пределах допустимого. Об этом не знает и Маринка. Не сомневаюсь, что об этом будем знать только я и ты.
От волнения Кондрашов что-то прохрипел, с трудом проглотив слюну и сделав кивок головой.
– Однажды мы с Маринкой зашли в бутик…, – припоминающе прищурилась Стелла.
– Извини…кгм-кгм, – прокашливаясь, всё ещё хрипел Юрий, – куда зашли?
– В бутик. Это модный магазин. Зашли просто поглазеть на шикарные вещицы – там цены заоблачные. Да дело не в этом. Там возле женского манекена стоят двое мужчин. Один из них смеётся и говорит: «Подумать только, когда я взглянул на эту фигуру от дверей, то принял за убийственно красивую девушку. А это ни на что не годная кукла». Так вот, я – тоже ни на что не годная кукла. Манекен. Бесчувственный пупс. Какая-никакая наружность есть, а внутри – пустота. Я понятно излагаю?
– Н-не…Не вполне.
– Путано, да? Ну, слушай…Я хочу любить и быть любимой. Как цыганка Аза, как всякая женщина. Для меня счастье – целовать и тискать малышей. Но едва какой-нибудь мужчина пытается сблизиться со мной, он тотчас становится неприятен. Извини, меня воротит с него…Не скрою, с некоторых пор меня это стало беспокоить. Я даже обследовалась в клинике. Доктора сказали, что с телом у меня всё в порядке, а вот с душой…Они полагают, что это из-за несчастья с мамой и папой. Это не лечится лекарствами. Здесь требуется время. А также мужчина, что подберёт ключик ко мне…Да я ещё сама по себе…непростая…Да приплюсуем мамино-папино советское воспитание…А где их сейчас взять: Мересьева или Гагарина? Так что, Юрочка, перед тобой, – невесело усмехнулась собеседница, – ни на что не годная кукла. Манекен. Пупс. И ты ни-че-го не потеряешь, когда по окончании практики я уеду…
– Не смей! – задохнулся в протестующем шёпоте юноша.
Кондрашов прервал Стеллу почти неслышно. Но столько в его выдохе было обиженной энергии, что далеко оторвавшиеся от них Кропотов и Шутова разом остановились и оглянулись.
– У вас всё нормально? – крикнул Виктор.
– Как вы там? – присоединилась к нему Марина.
Кораблёва в ответ им помахала рукой, показывая тем самым, чтобы они продолжали путь.
– Не говори так, ладно? – попросил Стеллу Юрий, когда лидирующий тандем двинулся к Замараевке. – Наоборот, чем больше я тебя узнаю изнутри, тем…ты для меня ближе и дороже.
– Я тебе сказала правду, – с проявившейся внутренней твёрдостью ответила ему студентка. – По женской части…я вот такая…Временно непригодная…
– А для меня ты – непревзойдённая! – неуступчиво твердил Юрий.
Вместо комментария Кораблёва медленно пошла вперёд, а когда Кондрашов поравнялся с нею, заговорила как бы сама с собой, вспоминая былое.
– Мой папа говорил: «Настоящий мужик – защита и опора». И это правда. Такого я полюбила бы, будь лысым и косолапым, неуклюжим и небогатым…Но чтоб в его ладонях я с детишками могла укрыться от этого жестокого мира. Понимаешь?… Вот ты, Юра, для меня особенный. Ты мне в радость. Но одного этого недостаточно…
– Боишься, что я ненадёжный? – пытался понять Кораблёву юноша. – Не сумею тебя с детьми прокормить?
– Как тебе сказать…Наполовину – так, а наполовину – не так. Когда я была маленькая, то говорила, что выйду замуж только за папу. И мама с папой всегда смеялись, когда вспоминали мои детские мечты, – светло улыбнулась девушка. – Добрая-добрая им память! Папочку я очень люблю, но…Вероятно, я принимаю грех на себя, – и при этих словах тень набежала на опечаленное лицо Стеллы, – однако…Однако, эта мучительная дума всё равно гложет меня независимо от того, выскажу я её или нет…Ведь папочка не уберёг мамочку…А мой муж меня с ребятишками обязательно должен сохранить.