– Да это всё – семечки, – вдруг засмущался подобно воспитаннице из института благородных девиц всегда такой разбитной шофёр. – Я щас всё тебе обскажу, а ты мне, до кучи, зуб выбьешь. Лады?
– Куда тебя ещё-то бить? – глупо хихикнул ничего не понимающий Юрий. – Говори уж.
– Короче, вот какая хренотень отчебучилась, – заговорил Кропотов, с шумом втягивая в себя воздух через болезненно запухшие губы. – Ты как хлобыстнул дверью, мы тоже засобирались. У Хорина же без очков в шарах ни зги. Слепой крот без поводыря. Да ещё бухой. Короче, оставили его там, а девок я проводил в Ильск.
– Да это я уже знаю.
Ну вот, – проглотил Виктор тягучую слюну, – в родимой хате завалился я дрыхнуть: в пять же у нас с Бурдиным рейс в Среднегорск. Валяюсь я, значит, просроченной колбасой, порчу воздух, а сон нейдёт – дюже меня этот буржуй раздраконил. Да и перед тобой срамно: лепшего кореша не поддержал. Кумекаю, что если этому понторезу внагляк начистить рыло, то посодят. И далеко посодят.
– Так-так, – начиная что-то понимать, опустил Кондрашов ноги с кровати на пол.
– Поскрёб-поскрёб я свою репу, да и дёрнул до хижины на пару с монтировочкой. Подплываю…Вокруг темнота офигенная! Но…Чу! – следопытом, идущим по тропе войны, сигнализирующе поднял руку Виктор. – «Джипик» серебристо так кучерявится. «Ах ты, моя лапушка!» – говорю я ему. Да кэ-эк дребалызну монтировочкой ему в лобешник! А стекляшечка хоть и заграничная и сталистая, да ведь ты знаешь, Кон, мой ударчик справа…Тут сирена как забазлает – я чуть под себя не сходил! Аж реноме в штанах съёжилось. Я и рюхнулся крутым намётом оттеля.
– Витё-ё-ёк! – обессиленно простонал юноша, – так это ты…
– Да я, я…, – оскалился запухшим ртом тот с бесконечной жизнерадостностью, отчего возникало впечатление, что если бы ему судьба «накатила» втрое больше, то он вообще захлебнулся бы от удовольствия. – Монтировочку я себе во дворик забросил и поскакал в гараж…Кабадык-кабадык-кабадык…, – побарабанил он пальцами по столу, обозначая «крутой намёт». – В пять часов мы с директором уже в дороге. Ничё алиби, да?! И у тебя алиби – ты ж в полночь, как Герман из «Пиковой дамы», из избушки отчалил…
– Кропот, а покороче, – нетерпеливо попросил его приятель.
– Щас-щас, – многообещающе выставил ладонь вперёд рассказчик. – Припарковались, значит, у обладминистрации. Шеф по проблемам ушёл, а я – дверки на защёлки и прикемарил. Вдруг слышу: какой-то урод-в попе ноги в окошко стучит без перерыва на обед. Культурненько так молотит, ровно дятел по башке: тук да тук, тук да тук. Ну, думаю, зар-раза! Левый глаз распатронил – мужик. Прилично одетый. И показывает, мол, побалакать треба. Я его, не опуская стекла, так обложил, что каменщики Великой китайской стены позавидуют. А он опять – тук да тук, тук да тук. Я озверел: дверку открыл, да кэ-эк пасть раззявил…А мужик – ноль эмоций, и вежливо так вызнаёт: «Простите, пожалуйста, вы не из Нижней Замараевки будете?» – «Ну». – «Бурдин Анатолий Иванович, случаем, не ваш начальник?» – «Ну». – «А вы, часом, не такой-то?» Спросонок-то я, ровно рябчик дубинноголовый обрадовался: какая я популярная личность! Ну, я в третий раз ему и «нукнул».
– А он? – втягиваясь в повествование, уже с интересом спросил
Юрий.
– Доннер веттер! – бабой, обманутой сволочными мужиками пятый раз кряду, всплеснул руками Виктор. – Тут этот интеллигентик …Чтоб его род на нем и усох!…Кэ-эк дёрнет меня за грудки – я аж под колёса выпал! Валяюсь я, значит, а сам ему сулю, что щас буду его гваздать, как бабка с дедкой колобка, когда тот вернулся из побега. Вскочил…Ё-моё! Мужичило-то с меня ростом, а в плечиках раза в полтора поширше. Да за ним ещё два эдаких же кабана торчат. Присмотрелся: мама родная! Так это же бомбилы Сытнова, что мне американский щелобан делали!
– Шутишь?
– Какие шутки! Бомбилы тож меня признали: «Ба! Старый знакомый – мерин с обсосаным пальцем! Да мы ж его по осени уже имели! Щас поимеем ещё раз!» И запели мне всемирный гимн коновалов: «Если б я имел коня – это был бы номер, если б конь имел меня – я б, наверно, помер!». И начали гваздать, – изобразил бедовый шофёр сугубо защитную стойку, прикрывая уши ладонями, – точно семеро козлят волка, когда серый им орёт, мол, чё вы, волки поганые, делаете, а те ему блеют: «Молчи, козёл!»
– Если б не это, – показал Кондрашов на побитое лицо дружка, – подумал бы, что опять привираешь.
– А то! – инстинктивно пощупал скулу деревенский балагур. – И сдают холуи меня не в блат-хату, а в ментовку. О, какая связочка! А там дознавалы – тоже будь здоров! У ихнего главного кулачонко – ровно головка годовалого ребетёнка. И он мне шпарит, что мою монтировочку они надыбали, а на ей – осколочки стекла. «Так что, – шуршит он, – задумаешь запираться, я твоё мужское имущество в своём кулачонке маненько жамкну, и сделаю фигуру, похожую на раздавленного Чебурашку». Веришь?