Хирург сделал надрезы между большим и указательным пальцами обеих рук и вложил туда пинцетом немного гноя, взятого из пустулы больного оспой. Через неделю у Лафайета начался жар, головные боли, тошнота. Потом тело в нескольких местах покрылось сыпью, жар понемногу спал, и ещё через неделю он был совершенно здоров, а его внешность ничуть не пострадала.
5
Жильбер опять перепутал фигуры, и королева, с которой он должен был встать в пару, звонко расхохоталась.
— Нет, вы настоящий медведь, господин де Лафайет!
Вся кадриль остановилась, музыка смолкла. Жильбер слегка покраснел под взглядами, устремлёнными на него со всех сторон, и у Адриенны, танцевавшей с Сегюром, сжалось сердце, так ей было больно и обидно за мужа.
— Вы правы, ваше величество; боюсь, что танцы — не то занятие, для которого созданы медведи.
Лафайет с достоинством поклонился, и Мария-Антуанетта кокетливо наклонила голову; она жестом подозвала к себе Ноайля, велела оркестру играть сначала, и репетиция возобновилась. Жильбер встал у окна, сложив руки на груди.
Адриенна ободряюще ему улыбнулась. В её душе клокотало возмущение, но ей приходилось сдерживать себя. Если бы это не было репетицией королевского балета… Но всё же — как можно вести себя так неучтиво! Пусть Жильбер несколько неуклюж, разве прилично выставлять его на посмешище перед всеми? Хорошо ещё, что здесь, в этой зале, собрались его друзья, которые хорошо его знают и уважают, и дамы, относящиеся к нему более чем благосклонно, а если бы такое случилось на балу?.. Сегюр слегка пожал ей руку, напомнив, что им сейчас идти вперёд. Раз-два, три-четыре. Ноайль легко вёл свою даму; Адриенна метнула быстрый и острый взгляд в надменное лицо королевы. Ей нет никакого дела до чувств других людей! Здесь, при дворе, из чувств остались только спесь и зависть; красота высокомерна, а не добра, доброту же считают глупостью. Как Адриенна теперь понимает свою матушку, никогда не любившую Версаль!
Смена партнёров; Мария-Антуанетта пошла в паре с Куаньи, а Адриенна — с Дийоном, и её мысли неожиданно приняли совершенно иной оборот. А может быть, королева недобра, потому что несчастлива?.. Она замужем уже пять лет, но, если верить версальским сплетням, её брак с королём ещё даже по-настоящему не свершился. Во всяком случае, королева ни разу не была беременна, и её бездетность служит пищей для пересудов, в то время как её младшая невестка, некрасивая и недалёкая Мария-Тереза Савойская, готовится в конце лета родить первенца графу д’Артуа. А ведь королева так хороша собой! И так жаждет любви! Сколько слухов породил её единственный танец с красавцем-шведом графом Ферзеном, прошлой зимой на маскараде, когда она была ещё только супругой дофина! В самом деле, какая мука — жить в Версале, где обсуждают каждый твой шаг, у всех на виду, под строгим взглядом графини де Ноайль, которую Мария-Антуанетта прозвала «мадам Этикет»… Неудивительно, что королева полюбила маскарады и балы в Опере, сбегая из Версаля в Париж при первой возможности. Король застенчив, близорук и не любит светских развлечений; его жене, должно быть, так одиноко на чужбине… Чтобы пройти вечером в спальню жены, находящуюся в другом конце коридора от его собственной, король должен проследовать через зал «Ой-де-Бёф», где вечно толпятся придворные, и всем нетрудно догадаться, куда и зачем он идёт. Понятно, что он старается это делать как можно реже… Получается, что дурнушка Адриенна во много раз счастливее красавицы-королевы, потому что любит и любима, и муж по ночам не жалеет для неё ласк! Адриенна поискала взглядом Жильбера; он беседовал с братом Сегюра. Как он хорош в этом костюме, подчеркивающем благородство его черт и осанки! Это была идея королевы: нарядиться всем в костюмы времен Генриха IV и королевы Марго, когда мужчины были прямодушны и сильны, а женщины — отважны и бескорыстны. Облегающие камзолы, чулки, короткие шёлковые плащи шли только молодым; подагрические старики в них выглядели нелепо и смешно, а потому не появлялись на маскарадах. Если бы королева могла, она прогнала бы их совсем; она так и заявила однажды, что людям старше тридцати следует соблюдать приличия и не показываться в Версале… Бедная королева… Её надменность и бесчувственность — всего лишь досада и неудовлетворённость, разбитые мечты о счастье… Когда кадриль закончилась, Адриенна уже простила Марию-Антуанетту и была готова её пожалеть.
Зима 1775 года выдалась необычно холодной. На Сене скалывали лёд, кутающиеся в тёплые накидки прохожие месили ногами кашу из снега, грязи и конского навоза, мощёные дворы приходилось посыпать песком, чтобы не поскользнуться на обледеневших булыжниках. Изо всех труб валил дым, дрова на рынке сильно вздорожали. На площадях раскладывали костры, у которых грели озябшие руки и ноги мальчишки-разносчики, подёнщики, грузчики, возчики, лоточные торговки и прочая неприкаянная публика.