Прекрасный, благородный человек! Жильбер мечтал оказаться на месте Джона Лоуренса, который вызвал на дуэль генерала Ли за клевету на Вашингтона и прострелил ему бок (но не рот, как Джон Кадваладер Конвею). Гамильтон был секундантом; его американские друзья защищали честь своего командира, а он? Он мог лишь твердить о славном генерале в Версале и рассказывать о нём своим парижским знакомым.
"Вернётесь ли Вы к нам во главе корпуса храбрых французов, если того потребуют обстоятельства, или как генерал-майор будете командовать дивизией американской армии, увижу ли я Вас в частной жизни как друга и товарища, после того как мечи и копья уступят место плугу и серпу, я буду рад приветствовать Вас на наших берегах, — говорилось в письме. — Если очаровательная спутница Вашего счастья согласится разделить с нами привычки и удовольствия жизни в полях, могу заверить от имени миссис Вашингтон, что она сделает всё возможное, чтобы маркизе было хорошо в Виргинии. Что до меня, я люблю всё, что Вам дорого, а потому разделяю Вашу радость от надежды вновь стать отцом и искренне поздравляю Вас и Вашу жену с этим новым залогом её любви к Вам".
За день до Рождества у Адриенны начались схватки. Боль то отступала, то возвращалась, сжимая тело своими кольцами, как удав, безжалостная, изнуряющая, отупляющая. Через несколько мучительных часов госпожа д’Айен послала за врачом; госпожа Кудрэ шептала молитвы. Когда воды отошли, у роженицы уже не было сил тужиться. Слыша крики жены, Жильбер то убегал в дальнюю комнату, закрывая уши руками, то возвращался: а вдруг ей что-нибудь понадобится? Он должен быть рядом. О Боже, как она страдает… Служанка вынесла из спальни ком окровавленного белья. Господи! Она жива? Из-за двери послышался крик — не Адриенны, а слабый, мяукающий плач новорождённого младенца.
Жильбер бросился туда, распахнул дверь, прыгал взглядом с врача на бледную госпожу д’Айен, со служанки на повитуху… Адриенна! У неё серое, незнакомое лицо; она смотрит на него. Потом переводит взгляд туда, откуда доносится покряхтывание и чмокающие звуки…
— Поздравляю, сударь, у вас сын!
— Сын?
Повитуха поднесла ему краснолицего младенца с зажмуренными глазками и чёрными волосиками на макушке, хотела было развернуть одеяльце, чтобы у отца не осталось сомнений, но Жильбер остановил её: он верит и так. Госпожа д’Айен позволила ему только пожать руку Адриенне и тотчас выпроводила, чтобы дать дочери отдохнуть.
Как обычно, младенца окрестили в домовой церкви и нарекли Жоржем Луи Жильбером, но маркиз всем говорил, что его сына зовут Джордж Вашингтон де Лафайет.
— А если у меня будет ещё дочь, — добавил он в разговоре с Франклином, явившимся с поздравлениями, — я назову её Виргинией.
— О, в таком случае у вас на очереди ещё двенадцать штатов, — лукаво ответил Франклин.
Адриенна была ещё слишком слаба и почти не вставала с постели. Лафайет приводил к ней в комнату Анастасию, чтобы играть с дочерью на глазах у жены. Резвая девочка уже вовсю лопотала и даже пела песенки; у Жильбера обрывалось сердце, когда она бросалась ему на шею с криком: "Папа!" Он брал её с собой кататься в карете, посвящал ей всё свободное время: хотел напитать себя ею, а её собой, чтобы она не забыла его, когда он снова уедет…
Маленького Жоржа с кормилицей госпожа д’Айен увезла в Версаль. Ребёнок родился слабеньким, и если случится несчастье, она на какое-то время скроет это от Адриенны. Бедная девочка сама полуживая, горе убьёт её. Как истерзалась Луиза, когда потеряла сына! Но будем молить Бога, чтобы этого не произошло, Господь милостив…
В конце января вернулся Луи де Ноайль, герой Гренады. Снова гости, визиты, праздники… Король наградил храброго виконта орденом Святого Людовика; Лафайет добился такого же креста для Жима, участвовавшего во всех важных сражениях в Америке, включая Монмутское позапрошлым летом, когда поле битвы осталось за американцами. Теперь оставалось самое трудное: объявить Адриенне, что он снова покидает её.
— Вы едете?
— Да, послезавтра. В Рошфор. Там меня будет ждать очень надёжный фрегат с закалённым в боях капитаном; к тому же со мной будут Жима и Лаколомб, секретарь, наши слуги — вам незачем беспокоиться обо мне.
Он обнимал её за худенькие плечи; она приникла к нему, из глаз текли безудержные слёзы. Нет, мама ошибалась: она не в силах его удержать…