Когда лодки достигли противоположного берега, неожиданно стемнело, как в грозу. Ветер, нагнавший лиловые тучи, взъерошил речную гладь тёмно-серыми зубцами, рябыми от злобного мокрого снега. Гребцы возвращались, отчаянно борясь с налетевшим шквалом. Когда мокрые насквозь солдаты, задыхаясь и отплевываясь, выволокли лодки на песок, стало ясно, что вторую партию уже не переправить.
…Барабанщик шёл впереди, за ним — офицер, размахивавший белым носовым платком. Пушки прекратили стрельбу. Офицеру завязали глаза и отвели в штаб. Вашингтон прочитал переданную им записку: "Сэр, предлагаю приостановить боевые действия на двадцать четыре часа и назначить по два офицера от каждой из сторон для встречи в доме мистера Мура, чтобы оговорить условия сдачи Йорка и Глостера. Генерал-майор Корнуоллис". Парламентёра проводили за американские линии, и он понёс ответ: прекращение огня только на два часа. Корнуоллис ещё пытался выиграть время, но потом махнул рукой: перед смертью не надышишься. В дом Мура отправились Джон Лоуренс и Луи де Ноайль.
Лафайет томился вместе со всеми в штабной палатке, которую Вашингтон делил с Рошамбо. Пробило полночь, когда прискакал Лоуренс с черновиком статей капитуляции. Солдаты, получившие статус военнопленных, направятся пешком в лагеря в графстве Фредерик, штат Мэриленд, и графстве Винчестер, штат Виргиния. С каждой полусотней солдат останется один офицер, чтобы наблюдать за обхождением с пленными, распределять одежду и прочие необходимые вещи. Остальные офицеры будут освобождены под честное слово и смогут уехать в Европу, Нью-Йорк или любой другой город в Америке, занятый британскими войсками, если поклянутся не воевать с американцами, пока их не обменяют. Больным и раненым будет оказана врачебная помощь: полковые хирурги смогут остаться в лагерях и оборудовать там госпитали. Лекарства и бинты предоставят американцы, а для доставки необходимых вещей из Нью-Йорка будут выданы соответствующие пропуска. Во время капитуляции британским войскам окажут воинские почести: они выйдут из форта с развёрнутыми знамёнами, с примкнутыми штыками, полковая музыка будет исполнять какую-нибудь американскую или французскую мелодию в честь победителя. Лафайет увидел, как у обычно невозмутимого Вашингтона дёрнулась щека.
— Капитулирующей армии будут оказаны те же почести, что и гарнизону Чарлстона, — произнёс он своим глуховатым голосом. — Знамёна зачехлить, мушкеты нести на плече, играть на барабанах британский или немецкий марш. Затем бросить оружие на землю и вернуться в лагерь, пока им не будет назначено место пребывания.
…К двум часам дня французы и американцы выстроились друг против друга в две шеренги, растянувшиеся на полмили; за их спиной собрались окрестные зеваки, не желавшие пропустить развлечения. Лафайет снова страдал: полотняные куртки его солдат были грязными, рваными или наскоро залатанными, большинство стояли босиком.
Французы же сияли белыми или васильковыми мундирами и белоснежными гетрами поверх башмаков; сапоги офицеров были начищены до блеска. Под рокот барабанов гобои исполняли Марш маршала Саксонского.
Показались англичане. Утром им выдали новые мундиры, чтобы они не походили на побитых оборванцев, но многие были пьяны и плакали, не скрывая слёз. Барабаны выбивали дробь, флейтисты играли старую военную песню якобитов. Солдаты шли, таращась на французов и не обращая никакого внимания на американцев. Лафайет не выдержал и велел играть "Янки Дудл".
Вашингтон и Рошамбо наблюдали за процессией, сидя верхом. К ним подскакал английский офицер, но это был не Корнуоллис — бригадир Чарльз О’Хара. Генерал нездоров и не может присутствовать на церемонии. Вот его шпага.
О’Хара протянул её Рошамбо, но тот кивнул на Вашингтона. Однако Вашингтон тоже не принял шпагу, указав подбородком на генерала Линкольна, пленённого под Чарлстоном. Ирландец покраснел, но всё же отдал шпагу ему.
Дойдя до конца строя, британские солдаты бросали мушкеты на землю — с силой, стараясь разбить. О’Хара поскакал туда, чтобы запретить им это делать. Отряд, успевший переправиться в Глостер, сдался Лозену.
На поляне поставили большой шатёр, чтобы отпраздновать победу пиром. Французские офицеры — весёлые, говорливые, хохочущие и перебивающие друг друга — то и дело подходили к англичанам, оцепенело сидевшим за столом, предлагая тосты за храбрых британских воинов и выражая им своё сочувствие. Лафайет сидел рядом с Вашингтоном, Гамильтоном и Лоуренсом; ему было слегка неловко за своих соотечественников. Он смотрел на страдающее лицо О’Хары, вновь заменявшего Корнуоллиса. Перехватив его взгляд, ирландец сделал над собой усилие и изобразил подобие улыбки, обратившись к французам.