19/XII.
Вернулась из оперы (Чио-Чио-Сан), несмотря на неутихомирившиеся боли, я решила не сидеть дома. Нежная, мягкая, изящная, моментами нарастающая до трагических высот — мелодия и хорошее выполнение актрисой роли Баттерфляй — создало хорошее настроение. Вечерами даже и вдвоём по нашим улицам страшно ходить в новом пальто. Оно имеет довольно богатый, для моего района, вид. Я его хочу сберечь для поездки в Москву.
По приходе домой ожидало письмо — была уверена, что от Вас, моей родной, но оказалось… от Костика. Всё же время от времени этот человек вспоминает меня и обрушивается упрёками, обвинениями в женском непостоянстве и т. п. Последнее время что-то все стали меня обвинять. По отношению же к Вам я веду точно такое же наступление, как на меня все. Я вас по-прежнему упрекаю в недостаточном внимании, что сказывается в редких Ваших письмах…
Посылаю Вам физиономию своего «повелителя», правда, снимок старый, теперь он далеко не так молодцеват, как заснят. [Чья-то маленькая фотография в пачке писем имеется, но совсем не факт, что это Пётр, хотя я почему-то так думаю… — Человек лет тридцати в военной гимнастёрке, лицо продолговатое, с залысиной, глаза немного навыкате, ничего особенно «молодцеватого»… Он ли? — Ведь Ксеня должна была ту фотографию отослать назад. Забыла?..] Этот «повелитель» скоро останется без своей «рабыни». Судя по своему поведению (молчание или ругань) он не будет в большом огорчении и скоро утешится. У него, как Вы заметите, грубо-чувственная нижняя половина лица и прекрасные глаза… [Не вижу. Наверное, не он.] А в общем, попадись ему другая жена, менее беспокойная, он был бы совсем не плохим мужем — достоинств для этого у него хватило б! Снимок в следующем письме, пожалуйста, вкладите. [Ксеня забыла? или нарочно оставила? — впрочем, дальше напоминаний об этом нет.] Всё собирались вместе сфотографироваться, но при нашей обоюдной нелюбви к этому, мы так и не удосужились. На снимке у него очень небрежный костюм, знайте, что это система. Нет ли тут моей вины? Безусловно, да. Это лето я была внимательней к нему, чем обычно, и все пуговицы у него были в нужных местах.
Слушая радио («говорит Москва») утрами и по вечерам, я знаю, что в этот момент, может быть, одинаковые мелодии воспринимает наш с Вами слух и предаюсь нежным воспоминаниям. Вообще Вы настолько плотно вошли в мою жизнь, что где бы и с кем я ни была, постоянно мысль о Вас пронизывает моё сознание. Видите, до чего я прилипчива, но это только к Вам. Многие находят меня высокомерной, надменной и бывают правы, чаще я презираю, чем выказываю внимание. Этим зачастую приношу вред себе — люди не выносят таких проявлений… При всей манере набрасываться на интересующих меня людей я, пожалуй, никому таких писем не писала. Не странно ли Вам их читать? Спрашиваю об этом уж не раз.
Ходили ль Вы к гипнотизёру, если нет, когда начнёте своё лечение? По-прежнему Вы не спите?
Бедняжка сестра извивается от болей (печень), сидит на суровой диэте, что для ея лёгких убийственно. Иногда в доме у нас сплошной стон, когда к ней присоединяюсь и я. Как она выедет при таких страданиях — не могу и подумать. Ессентуки ей не помогли.
Получили ли Вы письмо с Идиным рисунком, она разохотилась настолько, что часто Вам теперь рисует. Не удивляйтесь странному обращению: «т. Ксения». Такое обращение «товарищ» у детей к взрослым — у нас обычно. [Ранних Идиных писем и рисунков нет. Когда будут — покажу. В поздних письмах обращение «товарищ» не встречается.]
Каждый вечер на нашем катке, освещённом прожекторами, скользят катающиеся — завидно. Проклятые боли забирают такие дорогие дни жизни. С феерической быстротой они уходят, и это движение неумолимо-беспощадно несёт нас к старости, а там и к исчезновению…
Пора ложиться. На коленях разлеглась наша кошка, любимица Иды, громадная, белая, мягкая, тёплая масса — смесь ангорской с обыкновенной породой. Она недовольна, что я её беспокою.