[Две вертикальные черты бледными чернилами отмечают это четверостишье — и надпись: «Относится и ко мне!». Как странно видеть наконец-то Ксенин почерк: он совсем на Мурин не похож.]
Фотографии жду с нетерпением. В долгу не останусь: как-нибудь вышлю на время и снимок Петра. Он давно мне не пишет, дней пять нет писем. Может опять тренирует себя в выдержке.
Моя дорогая, мой приезд в Москву никогда не был бы для меня концом нашей нежной дружбы. Слишком много у нас общности в понимании жизни [последние слова Ксеня подчеркнула чернилами, волнистой линией], в толковании её, хотя формы самого воспринимания, пожалуй, разные. У меня они грубей, вульгарней, у Вас тоньше.
Сейчас Катя (сестра) учит Иду делать стежки иголкой, и я временами, поднимая голову, слежу за ея сосредоточенным лицом. Как она огорчает меня своим поведением. Она лжёт, что для меня является наибольшей мукой. Я лгала матери всегда, но там ложь была самозащитой, а у нея ложь в самой природе — это унаследовано от отца.
Ксенюш, я уже примирилась с тем, что красивой личной жизни мне никогда не знать. Никто надолго меня не захватывал раньше, а теперь уж не следует и начинать. Есть у нас в штате один человек (латыш), который мне нравится, но более близко к нему не хочу подходить — всё равно ведь не надолго хватит заинтересованности. Так лучше иногда издали питать симпатию, зная, что с приближением исчезнет она. Это моё несчастье, трагедия, что уйдёт со мной в могилу… Петра, конечно, никогда, никогда Вы не увидите, а если б вдруг произошло это несчастье, то мне пришлось бы терять Вас. Я уж строила было такие планы: вывезти Вас на лето к его родным, где мы провели бы чудесно с Вами месяца 2, но боязнь, что Вы узнаете его, заставила оборвать развитие этой мечты. А встретиться с Вами необходимо. Мысль моя работает в этом направлении. Не позже чем сегодня я думала, что после поездки в Москву у меня ничего не останется: сейчас я живу ею, а представьте моё состояние по возвращении!? [Последние четыре слова подчёркнуты красным карандашом.] Ещё одно, моя кисонька, не обольщайтесь, т. е. не обманывайтесь моим умом, я не умна, родная. Я сама так часто с горечью сознаю свою умственную несостоятельность! Ещё одну правду о себе — (которую никому дотоле не говорила) — я умею казаться окружающим умнее, чем являюсь в самом деле, и редко кто меня может «разоблачить». В моей жизни были 2 случая такого «разоблачения», причём от людей мной некогда любимых. Вы находите мои письма интересными — я несказанно этому рада — но, Ксенёк, писать занимательные письма — это ещё не признак ума. Я уверена, что Вы гораздо умнее меня. У меня поверхность, дилетантство во всём.
Никак не могу прервать письмо. На время прекращаю, прилягу. Боли не дают возможности писать. Ах, как я временами страдаю! Сотрудники меня ежедневно вытуривают к доктору, они заявляют, что болезнь меня совершенно изменила: из жизнерадостной, вечно смеющейся превратила в хмурую с гримасами боли и раздражительную особу. Считанные часы в течение дня я могу выпрямить спину, остальное время хожу согнувшись, подавляя стоны. На работе я себя часто (ежедневно!) ловлю на том, что хочу присесть и Вам кое-что черкнуть. Это уж ни на что не похоже! Моя добросовестность возмущается тем, что часы работы заняты непроизводственными мыслями. Вообще я начинаю совсем нехорошо работать. А теперь, когда я уж почти решила жить самостоятельно, без материальной помощи Петра, мне следует достать ещё какую-нибудь работу. Вот я думаю: сколько вещей в повседневном обиходе средне-культурного уровня человека должно приобретаться, и сколько уходит на это денег! Без этих вещей мы, конечно, свободно будем жить и здравствовать, но они создают настроение, и отсутствие их может делать нас прямо несчастными. Перечислю кое-что из них: маникюр, мойка головы различными душистыми специями, хорошие папиросы, театр, книги, духи. Я уж не говорю об одежде. Урезывать себя ни в чём не желаю, но эти мелочи берут деньги, которые только я одна должна добыть. Почти уговорила себя ко всему этому…
Вы совершенно правы — физический контакт — это чрезмерно много, но я себя убеждаю (с успехом!) «что старушкам этого уж не полагается». Было пожито немало! И не в моих условиях и не с моими свойствами каждый раз после физического сближения казниться, и не с моим состарившимся внешним обликом (хотя «любители» ещё и теперь находятся) продолжать эту сторону жизни. Все являющиеся зовы природы я постараюсь придушить тяжестью этих соображений [вся последняя фраза подчёркнута красным карандашом], а они, эти соображения, ух как расхолаживают и отрезвляют. Только не надо допускать вина, иначе все заградительные, контрольные соображения перестают действовать, что я недавно и испытала. Дайте ответ непременно на следующий вопрос: Вам не противно читать эти строки?