— Во времена, которые принято называть «старыми и добрыми», хотя для кого-то они вовсе не были добрыми, в Брюсселе двадцать первого ноября 1898 года родился мальчик, который при рождении получил имя Рене, Рене Магритт. Тебе о нем не слишком много известно, сердце мое, правда?
— Я о нем ровным счетом ничего не знаю, — признался он. — Это ужасно, Клод? Сколько я всего упустил…
— Скоро ты узнаешь о нем гораздо больше, чем известно другим, — утешила его она. — Тебе и без того известны такие вещи, о которых многие даже понятия не имеют.
— И за это ты однажды ругала меня, на чем свет стоит, — проговорил он.
— Когда это было… — развела руками она. — Я была неправа, признаю… Но я стараюсь исправиться.
Он посмотрел ей в глаза; сейчас они были большими, как никогда, — так ему показалось.
— Я ужасно рад, что поработаю с вами вместе, — сказал он. — Рассказывай дальше!
— Родители у него были бедными, — начала она. — Тебе при этом ничего в голову не приходит?
— Еще бы! — откликнулся он.
— Очень бедными. Магритт во что бы то ни стало хотел быть художником, и каким-то образом семье удалось наскрести денег на его учебу в Академии в Брюсселе. Потом он женился на добросердечной, скромной и самоотверженной женщине… ее звали Жоржеттой. Но они оба были бедны. Магритту пришлось зарабатывать деньги в разных местах: например, он делал эскизы на фабрике обоев. Отправившись в Париж, он познакомился там с Андре Бретоном, у которого собирались многие сюрреалисты, и в последующие годы у него выработался свой собственный сюрреалистический стиль: он как бы выделял, выдергивал, предметы или ощущения из привычной для них обстановки и придумывал для них новые взаимосвязи, которых, по сути дела, существовать не могло. Это придавало его работам атмосферу мечты и волшебства. Он часто поражал зрителя неожиданной и неповторимой окраской предметов, смещением всех их масштабов и размеров — например, он мог изобразить перо птицы величиной с Пизанскую башню, к которой оно прислонилось. Либо наоборот — Пизанская башня прислонилась к перу. Я тебе не надоела?
— Скажешь тоже! Продолжай, прошу тебя, — он подумал, что чувствует себя сейчас неимоверно сильным и защищенным ото всех напастей. «Почему это? — спрашивал он себя. — Откуда это спокойствие? Откуда эта умиротворенность? Неужели любовь приносит их всем любящим?»
— Больше всего на свете Магритт любил читать криминальные романы и разные страшные истории, безумно любил кино. Предпочитал детективы и веселые кинокомедии с Лаурелом и Харди или с Чарли Чаплином,[76] и для собственного удовольствия ставил свои фильмы, абсолютно непонятные для непосвященных, а снимались в них его самоотверженная Жоржетта и их близкие друзья, постоянно переодевавшиеся в разные платья и наряды. Сам он всегда ходил в черном котелке, и на его картинах было много мужчин в котелках. Он громко и часто смеялся, почти всю свою жизнь безвыездно прожил в Брюсселе, терпеть не мог, когда кто-то пытался объяснить смысл его картин, от этого его с души воротило; на одной из выставок в Нью-Йорке он буквально силой прогнал Сальвадора Дали от своей картины, которую тот пытался «объяснить». Умер он в 1967 году в Брюсселе, а все остальное я расскажу тебе, когда мы приступим к делу, дорогой.
Тем временем спустился вечер, и с танцплощадки «Лозанны», где в танце кружились пары, сюда доносились приглушенные звуки музыки.
Подписав счет, он положил сверху чаевые, попрощался с Роже Боннером и Умберто Киоккой, молодым, вежливым и застенчивым парнем из Тессина, который, безусловно, мечтал о том, что когда-нибудь он сам сделается хозяином такого заведения, как «Бо Риваж», или хотя бы станет его управляющим. Умберто проводил их через опустевший ресторан и бар «Атриум» в холл и поклонился на прощание Клод, которая сказала ему: «Vous êtes très charmant, Monsieur Umberto!»[77]
Его лицо сделалось пунцово-лиловым, когда он выдавил из себя: «Merci, Madam Falcon, merci mille fois!»[78]
Они прошли по набережной Монблан мимо отелей «Англетер» и «Нога-Хилтон» и оказались перед домом Клод. Поднялись на лифте на пятый этаж; перед дверью ее квартиры лежал пакет в золотой оберточной бумаге.
— Тебе известно, что в пакете, или, может быть, кто-то подложил бомбу и пожелал счастливого пути? — спросила Клод. — Или позвоним в полицию?
Он пожал плечами и наморщил лоб.
— Ну, знаешь, признавайся!
— Признаюсь, что знаю.
— И что же там?
— Открой пакет — увидишь!
— Для начала давай зайдем в квартиру, — предложила Клод. В прихожей с синими обоями она положила пакет на ковер, осторожно развернула золотую бумагу, как поступала всегда, намереваясь использовать красивую бумагу для подходящих целей. Но увидев содержимое туго набитой коробки, она даже присела от удивления. — Нет, я вижу, ты окончательно свихнулся, милый мой, — проговорила Клод, не в силах отвести глаз от уложенных в картонной коробке флаконов с туалетной водой «In Lowe again».
Взяв один из флаконов в картонной упаковке, она увидела уложенные в несколько рядов другие.
— Сколько их всего?
— Двадцать пять, — ответил он.
— Пресвятая дева Мария!
— Больше я пока достать не смог, но девушки пообещали мне оставить для меня еще, как только поступит новая партия.
— И сколько девушек тебе это пообещало?
— Одиннадцать, — ответил он. — Мы заезжали в одиннадцать парфюмерных магазинов. Рамон объездил со мной всю Женеву, он здесь все на свете знает.
— Кто такой Рамон?
— Очень любезный молодой человек, водитель синего «ягуара», которого мы встретили у входа в «Бо Риваж».
— И ты специально вызвал водителя, чтобы объездить с ним весь город ради этой туалетной воды?
— Да, а пока мы ужинали, Рамон привез этот пакет сюда.
— Как это? Дверь подъезда всегда закрыта.
— Я ему сказал, чтобы он позвонил консьержке и сказал, что привез для тебя пакет. И чтобы дал ей денег — тогда все получится. — Он просиял. — Вот и получилось!
— Филипп, мне этого до конца жизни с избытком хватит!
— А вот и нет! Поэтому я и попросил девушек оставить для меня еще, если им привезут. Ну, сама подумай: до сих пор Ив Сен-Лоран выпустил всего одну партию этой воды. А что, если он на этом остановится? Не спорь, на всю жизнь здесь ни за что не хватит. Ты такая молодая, и тебе столько всего еще понадобится…
— Ах, если бы ты знал, как я рада, что ты так обо мне заботишься, — она взяла его лицо в свои ладони. — Я буду тебя любить по гроб жизни. А водой этой обещаю пользоваться только когда мы будем вместе. Тогда ее надолго хватит! А теперь поможешь мне расставить эти флаконы в шкафчиках в ванной комнате. Надеюсь, места там хватит!
76
Лаурел, Стив (1890–1965) и Харди, Оливер (1898–1957) — знаменитая американская комическая пара киноактеров, особенно успешно снимавшихся в кинокомедиях 30-х годов XX в. —