— Это ненадолго, обещаю, что с заданием разберусь быстро, — мне всё же удалось отстранить её от себя, с мыслью, что придётся переодеваться, — Я тебе что-нибудь привезу, хочешь?
— Хочу! Конь-як. Артур, а что такое конь-як? Я увидела это у Рахима, он сказал, что он нервы в порядок приводит. Я тоже хочу такой. А то знаешь, какая я нервная! — Лиса нахмурила бровки, сжала кулаки и топнула каблучком.
Рахиму руки оторвать надо, чтоб не показывал маленьким девочкам вещи, о которых им ещё рано знать. Коньяку ей захотелось. Детям положено пить сок и компотик.
— Понимаешь, Лис, коньяк нужен взрослым, они занимаются работой, где нужно напрягать мозг, поэтому устают, а детям вроде тебя, он запрещён, от него им может стать плохо, а потом этим деткам в попу будут ставить уколы. Понятно?
— Да?! — девочка испуганно округлила глаза и покосилась на то место, куда, по моим словам, будут ставить уколы. Сестра в принципе не боится уколов, но если они в руку, остальные же места на теле, для неё священны, — Тогда хочу книжку по боевым заклинаниям.
— Это можно, — улыбнулся и, потрепав её по волосам, поднялся. Пусть лучше замок вздрагивает от её колдовства. А я поговорю с Рахимом.
— Я тогда пойду.
— Беги, — улыбнулся, смотря на неё.
— Люблю тебя, — ещё раз крепко обняв меня, Мелисса выскочила из моих покоев вприпрыжку, напевая что-то лирическое.
Я же скинул камзол, повесив его на спинку стула, делая зарубку в памяти, что надо его будет отнести в химчистку. Достал из шкафа новый, тёмно-синий с золотыми пуговицами.
Обычно я не ношу такие - пафосные, но Лиска просто вынуждает менять их как перчатки. Такое чувство, что она специально это делает. То чай прольёт, то красками измажет. Я ведь на важные встречи в рубашках не езжу. Хотя если так пойдёт дальше, то появляться в исподнем будет в самый раз. У меня есть чем похвастаться. Стыдно точно не будет, по крайней мере, мне.
Застегнул пуговицы и вышел из покоев. Сначала я зайду к братцу, а то спивается бедолага.
— Как прошли переговоры? — заглянул в комнату.
Рахим сидел в кресле, что-то, снова принимая на грудь.
— Ты прекращай пить, иначе никаких наследников не будет, уничтожишь все свои игреки, Рахим, — недовольно взглянул на него.
— Это чай, — вздохнул он, поставив бокал на стол.
Думал я поверю? Ага, наивный.
Подошёл к столу, взяв бокал в руки, принюхавшись к жидкости. Пахло ромашкой. Серьёзно?! Осторожно сделал глоток... Действительно, чай.
— Ты не перестаёшь меня удивлять, — сел в соседнее кресло, распахивая шторы щелчком пальцев, — Так-то лучше, а то что нам в полумраке сидеть. Что там с переговорами-то?
— Сложно всё, — ещё глубже провалился он в кресле, — Эльфы наотрез отказываются заключать мирный договор, просят невесту им. Мелисса съест женишка же, да и нас тоже, я не хочу, чтобы она нас ненавидела.
— А отец что?
— Как что? Он тоже против. Ты бы видел их жениха! Палка говорящая и то краше будет. Этот же со стеной почти сливается, когда боком встаёт. Не-не-не, я не хочу такую судьбу сестрёнке. Завтра мы снова к ним, может, всё же сможем договориться.
— Женишку то сколько? Если молодой совсем, у него ещё есть время сделать из себя конфетку, — рассмеялся, вспоминая, что Лисска совсем не ест сладкое.
— Двести один год, — взглянул на меня Рахим, а потом на своё пузико, скрытое под бордовой рубашкой. Что-то запустил он себя.
— Ты не переживай, — поднялся, — Тебе никогда не поздно. Тем более, для конфетки, тебе осталось только начинку поправить, — я уже взялся за ручку двери, поэтому, когда в меня полетел бокал с чаем, я был уже в коридоре, весело хохоча.
Дохохотался. Подумал, наткнувшись на осуждающий взгляд отца.
— Здравствуй, отец, — поклонился королю.
— Я тебе эту начинку сейчас запихаю в жо... Ой! — Рахим тоже не ожидал увидеть перед своей дверью важную персону, — День добрый, отец.
— Вот вы и попались, — предвкушающий голос папы не внушал никаких светлых мыслей.
— Он, — показал на брата, — А у меня дело государственной важности, — попытался уйти, так сказать, как мышь, не прощаясь, но был схвачен и поставлен обратно.
За этим наблюдали служанки, тихо хихикая. Какой позор. Принял серьёзный вид и взглянул на отца.
— Прошу прощения за своё непозволительное поведение, я понимаю, мне уже шесть сотен лет, поэтому иногда хочется проявлять слабость. Но сейчас у меня действительно важная встреча. Я могу идти?