Мне казалось, время замерло, я трепыхался как рыба в сетях, силы стремительно оставляли, и жизнь выходила из меня вереницей крохотный пузырьков. Тьма и холод сгущались вокруг, в последний раз открыл я глаза и встретился с разъярённым взглядом прекрасной Изабеллы. Она что-то яростно кричала своим подругам, боролась с ними, вырывая меня из цепких объятий.
Быстрый подъем вверх, и я оказался на столь излюбленном русалками камне, натужно кашляя и выплёвывая воду из глотки. Немного отдышавшись, я распластался на холодной поверхности, уставившись в звездное небо. Ночной ветер гулял по моему мокрому телу, заставляя дрожать. Но сознание мое после случившегося не хотело возвращаться в реальность, и я медленно погружался теперь уже в темную бездну беспамятства.
Очнулся я только через несколько дней в своей кровати, совершенно не помня, как меня нашли и принесли в мою комнату в казарме. Еще несколько дней провалялся я в постели, то метаясь в бреду, то приходя в сознание. Но все это время, будь я во сне или в бодрствовании, преследовал меня образ морской красавицы: она шаловливо улыбалась мне и шептала певучим сладострастным голосом: «Соскучился, Эдвард?» Иногда она страстно меня целовала, стискивая шею в крепких, но нежных объятиях, и утягивала на дно морское, а я не сопротивлялся такому коварству. Несколько раз просыпался в холодном поту, когда в моих видениях Изабелла превращалась в злобную фурию: шипящую, с острыми клыками и черными, как уголь, глазами, тянущую меня в омут на растерзание свои подругам. И тогда остаток ночи лежал я без сна, бездумно смотря в распахнутое окно, боясь даже на секунду прикрыть глаза.
Первый мой день после болезни провел я за бумагами на корабле, разбираясь со всеми донесениями и рапортами, что нужно было отправить в Лондон. Несколько раз выходил на палубу, и каждый раз преследовало меня чувство, что кто-то наблюдает за мной, чей-то взгляд так и прожигал мне спину. Но команда вся была на берегу, и лишь пара караульных стояла у сходни4, поэтому свою странность списывал я на последствия перенесенной болезни.
Закончил я глубоким вечером, все небо было затянуто иссиня-черными тяжелыми тучами, пристань освещали всего несколько факелов. Уже проходя мимо последнего пирса, где были пришвартованы старые рыбацкие посудины, услышал я тихий плеск воды и мелодичное «Эдвард». Оглянулся, но вокруг не было ни души, и продолжил свой путь. Но снова откуда-то снизу бархатный голосок позвал:
− Эдвард.
Я замер с бушующим сердцем и наклонился над водой. Расплывчатой тенью в неясном отсвете факела внизу плавала Изабелла. Одним прыжком спустился я в одну из старых лодок, качающуюся на мягких волнах.
− Эдвард, - она облокотилась о бортик лодки и протянула свою хрупкую молочно-белую ладошку ко мне.
Холодные влажные пальцы запорхали по моему лицу, обжигая прикосновениями. Я не смел вдохнуть, шевельнуться, чтобы не прервать губительную и блаженную ласку.
− Эдвард, не ходи к скалам больше, да и весь проклятый берег обходи стороной следующую седмицу. Искупила я перед тобой долг жизни, не смогу больше спасти тебя от сестер своих, - прошептала русалка и, потянувшись, подарила мне еще один дурманящий соленый поцелуй.
Но не был он жгучим и настойчивым, был он легким, осторожным, с нотками отчаяния и горечи, словно прощальный. Потом, слегка царапнув ногтями мою щеку, прелестница звонко засмеялась и нырнула в воду, а когда появилась снова на поверхности, заговорила уже с бесовской улыбкой на губах:
− Забудь, Эдвард, меня, не ходи на берег. Загублю я тебя, одиноко мне на дне морском, а ты по сердцу мне пришелся.
Восхищенный, я вглядывался в притягательную тьму ее глаз, а она, не отрывая от меня своего взора, непривычно бесшумно скрылась за кромкой воды.
Всю следующую неделю я работал не покладая рук, не гнушаясь даже работами на палубе и в трюме. Делал все, чтобы изгнать из мыслей образ красавицы-русалки. Даже сходил к отцу Джону, чтобы исповедаться и причаститься. Но ничего не помогало. Стоило мне закончить трудовой день и лечь в постель, как перед глазами возникали красочные образы Изабеллы: яркие губы, сияющие как звезды глаза, бледная кожа, точеные изгибы фигуры.
Не смотря на все запреты губернатора, коренные жители острова, оставшиеся там, где располагались поселения колонистов, широко праздновали день летнего солнцестояния. После вознесения даров и жертв местным богам настал черед театрализованных представлений и веселых игрищ. Местное вино лилось рекой, и мои матросы не смогли остаться в стороне от веселого праздника, танцуя и резвясь вместе с поселенцами и туземцами.
Равнодушный, я наблюдал за представлением со стороны, заливая гложущую тоску кислым вином. Но вдруг в центре площадки, где шло празднество, появились девушки с зелеными прядями из травы в волосах и длинных обтягивающих бирюзовых юбках. Они кружились в медленном танце и пели песни, так схожие с песнями настоящих русалок:
“Не двигайся, смотри,
Среди жемчужин
Узнаешь, вдруг, что ты
Кому-то нужен,
Не двигайся, смотри.
Они танцуют,
Русалки на воде Судьбу рисуют...
Оправдались надежды, брось сомненья и страх,
Это танец русалок у всех на глазax.
Где-то в тающей пене, между раненых скал
Сможет тот их увидеть, кто долго искал.
Не двигайся, смотри,..”5
Мое сердце пропустило несколько ударов, и что-то сломалось во мне. Резко развернувшись на каблуках, я ушел в густые леса и, точно раненный зверь, в муке метался среди деревьев весь оставшийся день. Воя и ревя от отчаяния, я разбивал руки в кровь о широкие вековые стволы и распугивал диких птиц. Но на закате вдруг вышел на проклятый берег.
Багрово-красными огнями уходило солнце за горизонт, выливая в воду кровяную дорожку. Вдалеке от очага празднества было безмятежно и тихо. Успокоившись, вдыхая свежесть бриза полной грудью, шел я по кромке леса, укрытый тенями выползающей из чащи ночи.
Тоскливая тихая песнь послышалась вдруг в той части берега, где из океана поднимали свою гордую твердь русалочьи скалы:
«Мне не важно, что скажут другие.
Я живу своим сердцем, умом.
Пусть пророчат завистники злые,
Что не быть нам с тобою вдвоем.
Если любишь, то чудо свершится:
Будет в ноги мой хвост превращен.
Как смогла я, русалка, влюбиться
В человека, что в мире земном»5
Все виденное до этого померкло в сравнение с тем, что происходило сейчас на этом берегу. Те самые русалки, которых я видел неделю назад на скалах, танцевали на искрящемся песке. И если раньше пленяли их песни, то теперь сводило с ума все: и голос, и плавные идеальные движения их стройных тел.
В своем упоительном размеренном танце они сходились в круг и расходились, кружились парами и солировали по очереди. Изящные русалочьи станы казались порождениями эфира, окрашенными лучами заходящего солнца в телесные оттенки, настолько невесомо, скользяще они двигались. Они будто парили над землей, и лишь следы, оставляемые их ножками на мокром песке, доказывали реальность происходящего.