— Догадываюсь. Наверно, из полиции?
— А почему ты так решила?
— Из-за дяди Мансфельда.
— А что с дядей Мансфельдом?
— Вы же сами знаете.
— Ты его любила?
Маленькая девочка тихо ответила:
— Да. Я очень, очень горюю из-за того, что он умер.
В этом доме она оказалась единственным человеком, у которого нашлись слова скорби по Оливеру Мансфельду.
14
В течение первой половины дня ассистент уголовной полиции Маркус допрашивал слугу Лео и садовника с женой. Показания всех трех сходились: седьмого января после обеда Манфред Лорд на какое-то время покинул свою виллу, а затем, не позже, чем за час до начала снегопада, вернулся назад — приблизительно полчаса спустя после возвращения его жены.
У садовника с женой, лакея Лео, Манфреда Лорда, Верены Лорд и ее дочери Маркус снял отпечатки пальцев. Несколько часов спустя он доложил своему шефу:
— Отпечатки пальцев в машине принадлежат госпоже Лорд и малышке, господин комиссар. Отпечатков господина Лорда я не обнаружил.
— А другие отпечатки?
— Различных людей. Вероятно, служащих фирмы «Коппер и Кє». По радио я распорядился проверить их всех. Но не ожидаю ничего сенсационного.
— А что предполагаешь лично ты, Маркус?
— Что парень повесился сам. Сейчас профессор Мокри обследует его еще раз. Полагаю, что Оливер Мансфельд был избит, затем пошел и сел в свою машину, чтобы куда-то ехать, а потом в состоянии аффекта вернулся назад и повесился.
— А что с газетой, которую мы нашли в башне?
— Это тоже, должно быть, связано с состоянием аффекта.
— То есть как это?
— Здесь недалеко есть дом отдыха, принадлежащий какой-то секте. Утром я послал туда Вальнера. Он переговорил с некой сестрой Клавдией. Она знает Оливера Мансфельда и рассказала, что тот часто бывал у них как один, так и с госпожой Лорд. Парень часто брал у них газеты, которые там раздавались. «Вестник царства справедливости». — Маркус засмеялся. — В выходных данных значится: «Издатель: Ангел Господний, Франкфурт-на-Майне».
— Не смейся!
— Я смеюсь только тому, что Ангел Господний избрал местом своего издательства именно Франкфурт-на-Майне. Связавшись по радио, мы установили, что какая-то газета — «Коппер и Кє», конечно, не могут сказать, какая именно — лежала в бардачке «ягуара», который так долго стоял у них. По всей видимости, когда парень залез в свою машину, он достал газету и взял ее с собой в башню.
— Зачем?
— Действия отчаявшихся людей не поддаются рациональному и логическому истолкованию. Возможно, это было…
Лазарус, до этого момента молча слушавший разговор, вспыхнул.
— Это было что?
— Своего рода опора, последнее утешение… Откуда мне знать, господа?
Главный комиссар Харденберг взял газету, найденную в башне и лежавшую теперь перед ним в бильярдной комнате гостиницы «Амбассадор». Он задумчиво разглядел ее. Она была грязной, мокрой и старой. На первой странице была помещена статья под заголовком: «Вера, любовь, надежда — Троица. Но самое великое из них — Любовь».
— Пожалуй, что вы правы, — сказал Харденберг.
— Жандармерия сообщила, что с завтрашнего утра снова начинается регулярное движение поездов. Можно положить труп в гроб?
— Да, — сказал Харденберг, вдруг ощущая, как на него наваливается чудовищная усталость, — положите его в гроб, но не пломбируйте. Из-за таможни.
В бильярдную вошел ассистент уголовной полиции Вальнер.
— Господин главный комиссар, вас вызывает Франкфурт.
— Что еще такое?
— Вас просит какая-то девушка.
— Что еще за девушка?
— Ее зовут Геральдина Ребер или что-то в этом роде.
Харденберг и Лазарус переглянулись.
— Откуда она звонит?
— Из управления от комиссара Вильмса.
— Где у вас рация?
— На чердаке, господин главный комиссар.
Они поднялись на просторный чердак гостиницы. Здесь стояла выкрашенная оливково-зеленой краской коротковолновая рация. Харденберг взял трубку и назвал себя.
— Говорит Вильмс, — сказал металлически звучащий голос. — Как дела?
— Самоубийство. За всем этим кроется колоссальное подонство, но нам его никогда не доказать.
— Да, такое у нас бывает нередко.
— Думаю, что завтра мы вернемся вместе с трупом.
Лазарус остался стоять около дверей. Он глотал таблетки и кашлял.
— Чего нужно этой Геральдине Ребер? — спросил главный комиссар.
— Она говорит, что хочет дать показание.
— Ну, так пусть и дает.
— Она хочет переговорить лично с вами.