Пожалуй, он уже был готов решиться на этот поход, но некстати вспомнил, как ухает и чавкает бездонная трясинная жижа…
– Не-ет, – помотал он головой. – Ну его… Уж лучше пусть выпорют! Пойдем лесом, время-то идет!
– Ладно, как хочешь, – равнодушно отозвался Вовка. – Тогда я пойду один. Карта есть, веревка есть. Да ты не бойся, слава будет твоя, – хитро подмигнул Вовка. – Я скажу, что шел по твоей карте! – Он махнул бумажкой перед носом Глебки, тот попытался ее схватить, но более ловкий соперник легко увернулся.
Глеб бросился за ним, тот – от него. Глеб большой, широкая кость, в отца. Однако дружок бегал, как олененок. Вроде рядом – руку протяни, – а не догонишь.
Пять минут побегали – и вот он, подход к болотине. Щит фанерный, скособочившись, стоит. На нем – череп, как электрики рисуют, и слово – «тресина». У Глебки так и не хватило духу сказать бате, что слово «трясина» пишется через «я».
– Стой! – закричал он Вовке и остановился сам. – Стой. Дальше нельзя.
Но Вовка и не думал останавливаться, уверенный, что Глеб его не бросит. Еще несколько секунд, и его фигурка скрылась между разлапистыми елками.
– Вот дурак! – выдохнул Глебка. Теперь надо идти за ним!
А еще, пока бежал, выронил нож, с которым всегда ходил в лес. И это плохо: батя предупреждал о появившихся по-зимнему оголодавших волках.
Тяжко вздохнув, Глеб собрался с духом и пошел по Вовкиным следам. Он рассчитывал увидеть дружка за первым же поворотом тропки: такой трусохвост никогда не кинется в бой первым. Правда, здесь речь шла о велосипеде.
Глебка свернул за поворот и…
Застыть – это, пожалуй, слишком мягко сказано. Он стал куском мрамора. Или льда.
Потому что прямо на цепочке Вовкиных следов – а они уже вступили на начальный, относительно безопасный участок древней гати – сидел волк. Или волчица. В таких тонкостях даже батя мог с ходу не разобраться.
Глебка инстинктивно схватился за отсутствующий нож. Покрутил головой в поисках палки. Внезапно ожесточившись, приготовился драться руками. Просто так едой для этой сволочи он не станет.
– Ну, давай же, гад! – крикнул он зверю.
Гад спокойно смотрел на пацана желтыми, с черными центрами, глазами и не делал никаких движений.
Глебка вспомнил про Вовку.
– Вовка! – заорал он изо всех сил. – Лезь на дерево! Здесь волк!
Вовка не отвечал. Значит, уверенный, что друг следует за ним, он уже отошел на приличное расстояние.
Глеб внезапно успокоился. Волк пока не нападал, а на елку при необходимости мальчик взобрался бы мгновенно, несмотря на тяжелую зимнюю одежду и валенки. Но ему же надо идти за Вовкой!
Аж голова заболела от мыслей.
Глебка решился и сделал шаг вперед.
Зверь не отреагировал.
Еще шаг. И еще. И…
О господи! Зверь разверз пасть. Обнажились огромные, созданные для убийства, слегка загнутые внутрь клыки. И – утробный сдавленный рык, от которого мурашки по телу бегут даже у опытных охотников.
Глеб отпрыгнул назад, а волк снова принял исходную позицию.
Каждый раз, когда Глеб решался двинуться вперед, картина повторялась. Отчаявшись, он, пятясь спиной вперед, ушел в деревню.
Зверь его не преследовал.
В деревне Глебка сразу побежал к Вовкиному отцу. Но тот даже не понял, о чем ему пытались сообщить: слишком много самогонки было принято накануне.
Вовкина мать была на работе. Вообще вся деревенька из семи дворов после престольного праздника была вымершей. Только три человека и работали: родители Глебки да Вовкина мама.
Глеб, поразмыслив, понял, что нужно бежать в школу через лес, и если Вовки там нет…
А вот об этом думать совсем не хотелось.
Еще никогда он так быстро не пробегал это расстояние. Наплевав на субординацию, ворвался в класс, ища сумасшедшими глазами дружка. Не нашел. И мгновенно отрубился, потерял сознание.
В чувство его привели быстро, их старенькая медсестра дала нашатырь. Глебка в двух словах объяснил ситуацию. Уроки остановились, а все взрослые бросились к ближней стороне Болотины.
Кричали, звали Вовку. Самые смелые даже ступили на гать. Но далеко не пошли: ясно было, что она не выдержит.
Быстро собрали веревки, слеги. Одна группа двинулась от школы, другая – доставленная на мотоциклах – от их деревеньки.
Сбивчивым рассказам про волка не поверил никто. Даже следов волчьих у гати не обнаружили. Вовкины – были. Глебовы – были. А волчьих – нет.
Вовкина мама страшно кричала, подходила под Глебкины окна, называла его и батю убийцами. Глебка то плакал, то забывался страшным сном-забытьем.
Вернувшийся с поисков батя, огромный и сразу какой-то почерневший, сидел рядом, то поглаживая вихры сына, то просто держа его за руку.
Он был единственным, кто поверил сыну.
Большая Болотина оказалась непроходимой. Свежий пролом в сгнившей гати нашли быстро.
Вовку – не нашли никогда.
8
Глеб вылез из тяжкого сна как из трясины.
Вздохнул, потянулся за сигаретой.
Напротив него, на своей койке, зашевелился бывший «красный директор» Безруков. Но, слава Богу, не проснулся: поддерживать разговор в эту минуту Глебу хотелось менее всего.
Усилием воли он попробовал вытеснить из активного сознания образ своего давно сгинувшего друга. Конечно, ничего из этого не вышло. Даже хуже стало: Вовка прыгал перед его закрытыми глазами, весело скалился и кричал: «Убивец! Убивец!»
Глеб встал, отложил так и не раскуренную сигарету. Не отпустит его Вовка. Никогда не отпустит. Глеб и сам считал, что мог бы тогда остановить приятеля. Схватил бы в охапку в самом начале. Тот бы не справился.
Только что теперь говорить: ведь не схватил же…
Железнов прошел в крошечную ванную: жильцы из второй комнаты еще спали, и можно было не торопясь умыться.
Щелкнул выключателем: над потолком зажглась висящая прямо на проводе крохотная – в целях экономии – и грязная, словно мухами засиженная, лампочка. Отвернул холодный кран. После минутного затишья трубы выдали «фирменный» резонансный треск, и потекла коричневая вода. Постепенно она стала бурой, потом желтоватой и, наконец, вовсе потеряла цвет.
Все. Можно умываться.
Выходя из ванной, еще раз оглядел все это облупленное и какое-то замшелое хозяйство. Да-а. Отличия от его домашнего сантехнического рая, с блеском никеля и теплыми мраморными полами, просто разительные.
Да только туда теперь путь заказан.
На кухне Железнов зажег газ, набрал, снова подождав, пока стечет ржавь, воду в чайник и присел за их с Антоном столик.
За окном еще окончательно не рассвело, и такое предрассветное состояние располагало к обдумыванию житья. А оно что-то пока вырисовывалось мрачноватое.
Деньги у Глеба, с возвращением машины, появились, поесть и обустроить быт перестало быть проблемой. Но не всю же жизнь заруливать на «Спортейдже»?
В конце концов, если предположить, что Железнов следующие тридцать лет прошоферит по московским переулкам, то джип надо срочно продавать, а на полученные деньги покупать любое жилье в дальнем пригороде – на ближний не хватит – и «жигуль» для извоза.
Но Глеб вовсе не собирался всю жизнь развозить спешащих барышень и подвыпивших гуляк. А вот что он собирался – пока ему самому было неведомо. Хотя решать уже пора.
И у Антона он жить больше не хотел.
Хороший Антон человек, добрый. Даже за жилье не просит, хотя, когда Железнов приносит хорошую еду, очень радуется. Но, во-первых, его новый друг весь пропитан настоем неудачи. А во-вторых, Глеб никогда столько – и главное, так регулярно – не пил.