У меня был план – превзойти себя в новых работах – и четыре недели в запасе. В зависимости от размеров, проработанности деталей и часов непрерывной работы на картину уходило от одного до четырех дней. И, раз уж было лето, чего-чего, а времени у меня было вдоволь. Но в моей груди поселился тугой комок чистой паники. Я совершенно не представляла, что хочу нарисовать. Я совершенно не представляла, что нового или тем более выдающегося могу создать.
Я листала свой альбом с вдохновляющими фотографиями и вырезками. Обычно он служил мне хорошим источником идей, но сегодня был не тот случай. «Кроме того, – напомнила я себе, – сейчас моя задача – создать что-то неповторимое».
Я вернула альбом в комод и бросила кисть в банку. Потом развернулась к выходу и вскрикнула, обнаружив, что мама все это время наблюдала за мной.
– Ты меня напугала, – сказала я.
– Ты ничего не нарисовала.
– Я знаю.
– Купер рассказал мне о мистере Уоллесе.
– Что? Предатель. И когда он только успел?
– Написал сообщение сегодня утром.
– Теперь ему не жить.
– Почему я не узнала это от тебя – вот, что интересно.
– Не знаю. Чем чаще я произношу это, тем сильнее верю его словам. Я даже не собиралась говорить Куперу. Он меня вынудил.
Она покачала головой.
– Этому парню нет надобности тебя к чему-либо принуждать.
– Знаю. Я особо не сопротивлялась. Когда дело касается его, я теряю всякую силу воли. Только никому не рассказывай.
Она улыбнулась. Мама знала о моих чувствах к Куперу. Это у нее на плече я рыдала прошлым летом после роковой прогулки по пляжу, после моего признания, от которого он предпочел отшутиться.
Я протиснулась мимо мамы и направилась в гостиную, где дедушка дремал в кресле. Я села на диван, надеясь, что мама не посмеет тревожить дедушкин сон своими разговорами. Как же плохо я ее знала.
Она присела рядом со мной.
– По-моему, ты рисуешь прекрасные картины.
Дедушка всхрапнул и открыл глаза.
– Я не спал, – сказал он.
– Все нормально, дедуль, люди твоего возраста такое не контролируют.
– Будь добра, накажи свою дочь за меня, – попросил он маму.
Мама хихикнула.
– У нас здесь речь о мистере Уоллесе.
– Не хватает глубины, да? – спросил дедушка.
– Ты и ему рассказала? – Я вскинула руки в воздух.
– А мне нельзя было знать? – возмутился дедушка. – Почему это мне нельзя знать?
– Потому что у меня нет души, – ответила я.
Мама погладила меня по плечу:
– У тебя есть душа, малышка. Мистер Уоллес имел в виду твое искусство.
– Так ты с ним согласна?
– Я такого не говорила. Мы с папой любим то, что ты делаешь, и ты это знаешь.
– Подожди-ка, ты и папе рассказала? Ему и так сейчас не просто.
– Но он тоже хочет быть в курсе событий.
Я вздохнула:
– Вот уж точно, кто рано встает…
Мама обвела рукой все картины, развешенные по стенам гостиной. Они были щелочками во внешний мир, которые, хоть и не впускали свет, но стирали ощущение закрытого пространства. Я рисовала оживленные места вроде Таймс-Сквер и Лас-Вегас-Стрип и умиротворяющие пейзажи вроде французских пригородов или зеленых утесов Ирландии. Правда, знакомы они мне были только по фотографиям. С самого переезда я начала завешивать эту стену картинами и уповать, что они пробудят в маме жажду путешествий. Но в действительности пользы от них было мало. Возможно, именно из-за них мама никуда не выходила – зачем, если весь мир и так был перед ее глазами.
– Только посмотри, какая ты талантливая, – сказала она.
Изображения выглядели очень реалистично. Но разве не об этом говорил мистер Уоллес? В них не было ничего уникального. Ничего личного. Просто копии. И что я чувствовала, глядя на них? Говорят, настоящие художники своим искусством могут заставить зрителя чувствовать порывы ветра на лице и остроту воздуха на языке. Мои картинки напоминали фотографии из путеводителя: побывать внутри них хотелось, но воздух оставался безвкусным.
Вероятно, в словах мистера Уоллеса был смысл. Но, думаю, у меня еще был шанс все исправить.
– Мне нужен опыт.
– Ты рисуешь, сколько я тебя помню, – отметила мама.