Тем утром Республиканский клуб гудел как улей. Телеграмма от Двора гласила, что граф Эу, обладатель кругленького капитала, от имени императора объедет все города, пострадавшие от заразы. В данное время он инспектировал побережье близ Сан-Паулу на броненосце. Либералы и консерваторы втайне готовились дать ему роскошный ужин на четыреста приглашенных. По их мнению, это могло поспособствовать поднятию престижа империи. Граф мечтал о Третьей империи и даже не отвечал на обвинения в том, что его поездка имеет политический подтекст.
Алвин перешел через улицу, все еще в потрясении от чудесного пополнения счета, и натолкнулся на Барселоса собственной персоной. Они знали друг друга и раскланивались, но более тесных отношений Алвин завязывать не хотел. Он прозревал в беспокойной душе журналиста неведомые пропасти. Барселос схватил его за руку. Он был подвыпивши и потащил Алвина, словно старого приятеля, в Республиканский клуб. Там они поиграли в бильярд. Когда ввалилась группа людей с острыми бородками, Барселос объявил: «Господа, вот человек, который отказался быть на содержании Империи». А Алвин добавил про себя: «Чтобы жить за счет барона Да Мата».
Что касается острых бородок, то республиканская партия могли похвастаться немалым их количеством. Как и красный галстук, такая бородка сделалась символом республиканца, и многие монархисты сочли своим долгом побрить лицо.
Работы в городе больше не было, народ начал голодать. Объяснялось это просто: все торговцы и ремесленники сбежали из Кампинаса. По прикидкам Барселоса, население сократилось на две трети, то есть до десяти тысяч человек. Напротив театра Ринка был открыт пункт по выдаче съестных припасов. В первый же день его осадила орущая толпа. Провиант исчез за каких-нибудь полчаса, не обошлось без потасовки.
Граф Эу сошел с экстренного поезда и проследовал в отель «Кампинейро», прошедший дезинфекцию и открытый специально по такому случаю. Графу уже доложили о недовольстве жителей. На стенах — оскорбления в адрес империи, графа и даже наследника Педро Аугусто! Пресса утверждала, что поездка графа — прямое издевательство над населением города. Анонимный памфлетист молил Господа опустошить город до конца, чтобы ни у кого не возникало желания подбирать объедки с императорского стола. Возмущение еще больше усилилось, когда граф поднял тост за горожан и бросил на украшенный цветами стол мешок с деньгами: подачка ценой в шестьсот тысяч рейсов. Лестницы, забитые республиканцами, чуть не рухнули вниз.
Барселос делал подсчеты. Государственной казне визит графа обошелся в тридцать тысяч. Все это — ради удовольствия небрежно швырнуть на стол жалкие шестьсот тысяч! И графу не пришлось ничего платить за обед, который обошелся в четыреста тысяч.
Граф оценил архитектуру и внутреннее убранство собора; особенно же понравилось ему густое, глубокое мощное звучание колокола «Байя».
О славный собор Кампинаса, самое величественное глинобитное сооружение в мире!
В день, когда два акробата решили прекратить забастовку, г-н Ла Табль дал небольшой ужин для избранных под куполом цирка. Он послал за Барселосом и позвал, кроме того, полдюжины проституток. Поскольку бордель находился в двух шагах, те даже не дали себе труда переменить одежду. Самой большой трудностью было преодолеть забор, отделявший их от цирка. Девицы были очарованы, когда Жанна принялась танцевать полуголая при тусклом свете двух фонарей. С трогательной простотой они сказали Жанне, что она может разбогатеть года за два, если предоставит свои ноги в распоряжение мадам Зила, хозяйки борделя. Жанна со смехом ответила, что любит покувыркаться в постели, но презирает деньги.
Поздно ночью несколько клиентов мадам Зилы, не стерпев, перепрыгнули забор в поисках двух беглых овечек. С приятным удивлением они обнаружили на новом месте весьма располагающую обстановку, не слишком отличную от только что виденной. Правда, здесь было побольше живости. Играла музыка, а манеж превратился в танцевальную площадку. Пьяный Ла Табль расслаблялся на груди у двух проституток. Жанна и Барселос убежали, укрывшись под кровом безутешной Зилы. Только эти трое и нарушали наутро мертвую тишину борделя.