— Сегодня утром я был глубоко огорчен, обнаружив, что какой-то злодей разбил часы в своих апартаментах. Так пусть же теперь этот несчастный грешник выступит вперед!
Эдуард не колебался ни минуты, уверенный, что ему будет позволено объясниться. Он надеялся, что кто-либо еще, слышавший этот беспрестанный бой, подтвердит его слова.
— Так, значит… ты? Я должен был догадаться. Испорченный ребенок! Испорченный, испорченный ребенок! — Эдуард видел, как побагровело лицо отца. — Разрушитель! Варвар! Мистер Мэдженди, выпорите негодного мальчишку! В назидание другим. Пусть знают, что их ждет, если им вздумается испортить то, что им не принадлежит.
Потом мальчику пришлось склониться поперек стула, и мистер Мэдженди принялся неистово орудовать своей тростью. Унижение, которое он испытал, усиливалось вдвойне от присутствия сестер. Но если отец, мать или наставник ожидали услышать его плач, то они были крайне разочарованы. Несмотря на привкус крови, появившийся во рту от того, что он накрепко закусил губу, ни один звук не вырвался из его груди. И только когда всхлипывания сестер стали слишком громкими, король приказал мистеру Мэдженди прекратить порку.
От братьев Эдуард не получил сочувствия.
— Скажи ты на милость, зачем тебе понадобилось признаваться? — удивлялся Георг. — Пусть бы он думал, будто часы сами упали…
— Ты сам заслужил то, что получил. Заслужил своей проклятой честностью, — язвительно заключил Уильям. — Я бы врал и врал до тех пор, пока меня прямо не уличили бы…
— Сэр, — прервал его размышления камердинер. — Вы опоздаете, если сейчас же не умоетесь и не оденетесь.
Эдуард медленно поднялся с постели. Ноги не ласкал мягкий ворс ковра, ибо это была одна из причуд отца, считавшего, что в спальнях, даже в его собственной, не должно быть ковров.
Погрузив в холодную воду руки, а потом неохотно и лицо, мальчик вдруг поймал себя на мысли, теплой радостью отозвавшейся во всем теле. Сегодня вечером будет ванна! Сегодня вечером он будет сидеть в настоящей ванне! Сидеть по пояс в горячей воде… и камердинер будет поливать горячей водой его плечи. Это было уже одной из матушкиных причуд — единственной, в коей он находил удовольствие, — по распоряжению матушки, ее дети должны были принимать ванну раз в две недели.
Экипаж, трясущийся по грубой, неровной дороге, ведущей из Германии в Швейцарию, не вызывал интереса ни в деревнях, ни в маленьких городках, через которые проезжал. Однако, сумей достопочтенные жители этих селений расшифровать поблекший золоченый герб, они, к своему немалому удивлению, узнали бы, что эта ветхая, потрепанная колымага принадлежит не кому иному, как его величеству королю Англии Георгу III.
Их удивление возросло бы еще больше, если бы они увидели двух до странности разных седоков, находящихся внутри кареты.
Тот, что помоложе, сидел со строгим, спокойным видом и, устремив невозмутимый взгляд на развалившегося напротив с раскрытым во сне ртом спутника, словно обдумывал тактику военной операции. На самом деле принц Эдуард и впрямь размышлял, как ему быть в этой новой, неожиданно сложившейся ситуации. Прослужив два года кадетом в ганноверской армии, где показал себя первоклассным солдатом, он заслужил чин полковника и лучшие похвалы высшего командования. Теперь принц держал путь в Женеву, куда отец распорядился направить его для прохождения дальнейшей военной службы. Но как Господь допустил, чтобы отец выбрал ему в наставники такого невежественного и распутного мужлана, как барон Бангенхайм?!
Принц стиснул зубы. Если король выбрал для сына самую старую и потрепанную карету во всем каретном дворе, так что ж удивляться подбору наставника? Эдуард продолжал с отвращением разглядывать его, когда тот вдруг, всхрапнув громче прежнего, встрепенулся ото сна — только для того, чтобы расстегнуть еще одну пуговицу на мундире, туго обтягивающем выпирающее брюхо.
Вот уже два года терпит он жесткую дисциплину и неотесанные манеры барона, равно как и его алчность — ибо из выделяемых отцом шести тысяч фунтов на их совместное содержание Вангенхайм все это время выдавал Эдуарду лишь полторы гинеи в неделю на карманные расходы.
Слава богу, юноша не пьянствовал и не играл в карты вместе с другими кадетами, сыновьями прусских аристократов. Иначе бы уже давно погряз в долгах. И все же ему было обидно, что он не имеет возможности развлекаться, как это делают другие. Правда, принц получал множество приглашений в лучшие аристократические гостиные, хотя и там сопровождавший его повсюду бдительный Вангенхайм спешил поставить на место заботливых мамаш, занятых устройством будущего своих дочерей. Снова и снова писал он отцу, жалуясь на скупость барона и на его отказы позволить ему пользоваться экипажем или хотя бы лошадью. Письма эти оставались без ответа, как и требование уволить приставленного к нему слугу Раймера — лукавого, лицемерного ябеду-лакея, докладывающего о каждом его шаге барону.