Я позвонила в дверь Лериной, вернее, бывшей Лериной, квартиры. Надо сказать, что дверь эта мне за последнее время порядком надоела, а видеть ее мне приходилось чаще, чем свою. И опять дверь не открывали, и опять я чувствовала, что там за дверью кто-то есть. То есть не кто-то, а известно кто — этот самый чертов муж. Мне все эти игры осточертели, и я гаркнула на всю лестницу:
— Открой дверь! Я слышу, как ты там сопишь!
Дверь тут же открылась, он и правда стоял на пороге и зашипел на меня, как гадюка:
— Тише вы! Ну что вы кричите, соседи же услышат!
— А что мне соседей бояться? Я ничего преступного не сделала! — и нарочно голос еще больше повысила, чувствуя, что он уже и так на грани истерики.
Он меня тащит в глубь квартиры, сам весь трясется и кричит шепотом, если такое возможно:
— Я вас умоляю, тише. Не кричите, да перестаньте же!
Я по всем законам самообороны использую движение противника в своих целях, то есть — он меня тащит от дверей, а я еще сильнее на него напираю, чем его окончательно деморализую, и с ходу его огорошиваю:
— Ты Леру, жену свою, зарезал или задушил?
Тут он от меня отскочил как ошпаренный и завизжал тонким голосом:
— Не убивал я ее!
— Как это — не убивал? Я своими глазами видела, как ты сумку огромную отсюда волок и на железнодорожном переезде на платформу закинул, а что в этой сумке было — это в новостях телевизионных очень красочно показали!
Тут этот козел — ну не подобрать для него другого названия! — рухнул на диван (что характерно, на пол не стал падать, а прицельно на мягкий диван плюхнулся) и зарыдал, как обиженный ребенок. Я ему — без всякого снисхождения к умственной отсталости:
— А-а! Пришил жену, а теперь рыдаешь! Раньше рыдать надо было!
— Не убивал я ее, это Нинка! Нинка ее… мальчиком!
— Какая Нинка? Каким еще мальчиком? Я уже подумала, что он свихнулся от переживаний, и теперь ничего не узнаю. Тут меня осенило. Я подсела к нему на диван, вспомнила все свои материнские навыки и стала его, как маленького, гладить по спине и утешать.
— Ну-ну, не плачь, расскажи, как все было. Ты ее не убивал? Ну вот и славно. А кто же ее тогда оприходовал? — Глажу его, ласково приговариваю, а самой и смешно, и противно. А на этого типа мой голос подействовал, он успокоился немного и начал рассказывать:
— Она… она пришла, неожиданно так, мы не ждали, мы тут с Ниной… ну… это, а она, Лера-то, она никогда раньше днем с работы не приходила, да и вечером тоже поздно… я же знаю, она с этим вашим Витькой… я видел, как он ее на машине куда-то, мы с ней поссорились… ну, я тут с Нинкой…
— Ага, понятненько. Жена — на работу, а ты бабу притащил. И она вас тепленькими застала. Чудненько. А дальше?
— Ну… она сразу в комнату, скандалить стала… Нинку за волосы, та тоже ей поддала…
— Я себе представляю! Жаль, не присутствовала!
— А потом… они уже совсем прямо стали как ненормальные…
— А ты-то куда смотрел? Не мог их разнять? Мужик же все-таки, посильнее их будешь.
— А она, Лерка-то, прямо как с цепи сорвалась, как будто сама не такая.
Чуть Нинке глаза не выцарапала, тогда Нина ее мальчиком, случайно это вышло…
— Господи! Каким еще мальчиком? Что еще за мальчик такой?
— Вот, — он ткнул пальцем в сторону тумбочки.
На тумбочке стояла здоровенная такая хреновина — то ли статуэтка, то ли пресс-папье в форме кудрявого мальчика — не то херувима, не то ангелочка, — я в них не очень разбираюсь, но увесистый такой ангелочек. Таким по голове хряпнешь — мало не покажется. Да так, собственно, и получилось. У меня было первое движение этого мальчика в руку взять, взвесить, но потом я про отпечатки пальцев вспомнила и воздержалась. А он, вдовец этот безутешный, увидел, как я мальчика разглядываю, и говорит:
— Мы его помыли… Я, то есть, его помыл потом. Он весь в крови был.
— Аккуратный ты мужик, — говорю, — чистюля. А дальше-то что было?
— Ну… Нина ее, значит, мальчиком…
— Да хватит тебе про этого мальчика! Надоел уже!
— Да-да… Лера и упала… кровь, немного, правда…
— Кровь тоже ты потом вытер?
— Ну да… Лера упала, я послушал — а сердце не бьется… — Последние его слова перешли в стон.
— Прекрати ты! Ладно, досюда более-менее понятно. Дальше что было?
— Я Нинке говорю, ты же ее убила… а она стоит столбом, а потом, пока я тряпку под Леру подкладывал, чтобы кровь не на ковер, Нинка в коридор, вещи свои подхватила и бежать, я и моргнуть не успел.
— Ну а дальше что?
— Дальше… дальше я ее, Леру, то есть труп… в сумку запихал и в кладовку… не знал, что мне делать.
Я представила, как он запихивает в клетчатую сумку еще не остывшее тело жены, и мне стало нехорошо.
— Потом вы пришли, сначала вы одна, а потом с этим… с шефом вашим.
— Встретил ты нас, надо сказать, довольно бодро. А перчатку Лерину ты ведь только потом убрал?
— Да, а вы и перчатку заметили?
— А как же!
— А потом, ночью уже, я Леру на машине отвез, хотел в лес куда-нибудь, а тут состав на переезде, я и подумал, что ее увезут подальше, а там никто концов не найдет…
— Это я видела. А состав-то не в ту сторону пошел! Не повезло тебе! Но ты мне лучше скажи, куда ты деньги дел?
— Деньги? — В его голосе прозвучало неподдельное удивление.
— Да, деньги, те, которые были у Леры в сумке. Деньги нашей фирмы.
Он резко подскочил на диване, чуть не столкнув меня на пол, и от удивления совершенно перестал стонать и всхлипывать.
— В Лериной сумке?
— Ну да! Ты идиота-то не строй! — я начала нервничать и разозлилась зверски. — Где деньги?
Он сорвался с места, помчался в коридор, порылся там в стенном шкафу и вытащил Лерину сумку. Я вырвала сумку у него из рук и вытряхнула содержимое на диван. Косметичка, кошелек, роман Александры Марининой, калькулятор, еще какая-то дребедень — и больше ничего. Я оглядела сумку, застежка была на месте, и сама сумка была какая-то не такая, похожа на Лерину, но не та: ремешок поуже, кармашек в другом месте… Я посмотрела на этого козла так, что он присел на диван, ноги его не держали.
— Ты что мне подсовываешь? Это не ее сумка, и денег, как видишь, там никаких нету!
— Как — не ее? А чья же тогда? Господи! — он схватился за голову. — Да ведь это Нинка сумки перепутала. Она вместо своей Лерину схватила!
— Слушай, друг, но ведь врешь же все! Все у тебя Нина: и жену убила, и деньги сперла! Нинка у него, видишь ли, злодейка, а сам он — херувим святой! — я покосилась на того самого массивного ангелочка, которым уложили Леру. — Ищи, козел, деньги, где хочешь!
— А большие деньги-то?
— Для нас с тобой — очень большие, пятьдесят тысяч баксов.
— Не знаю я ни про какие деньги, может, там и не было ничего.
— Не было? А что я тогда к тебе хожу? Слушай, мне твоя Лера до лампочки, отношения у нас были так себе, я по ней горевать не стану, отдай деньги — и все, расстанемся!
Нехорошо было, конечно, так говорить про покойницу, но человек, который способен собственную жену запихать в сумку и кинуть черт-те куда, вызывал у меня только отвращение. Ну надо же, две, в общем-то, нормальные бабы разодрались да так, что одна другую убила из-за этого урода в штанах! И ведь абсолютно ясно, что этот козел не был нужен ни жене, ни любовнице. Так чего же они тогда дрались? Нет, правильно говорят, что у народа крыша совсем поехала.
Между тем этот тип поглядывал на меня злобно.
— Но-но, ты меня не пугай! Что там у тебя еще есть, гантели? Хочешь и меня, как жену?
Ишь, разохотился! Имей в виду, меня внизу человек ждет в машине. И если я через двадцать минут не выйду, он сам сюда придет, так что оставь штуки в покое, они тебе не понадобятся. Так вот, я тебе еще раз повторяю: в сумке у Леры было пятьдесят тысяч баксов, твоей-то жене уже все равно, а мне моя голова нужна на плечах, а не где-то. Эта твоя Нина кто такая, где ты ее взял?