Она как-то странно посмотрела на меня.
– Для меня все это – как волшебная сказка братьев Гримм. Что-то страшное, но далекое, оставшееся в прошлом. Не думаю, что он по-прежнему пьет и лихачит за рулем. А ты?
Я ласково погладила ее ладонь.
– Надеюсь, что нет. – Но вдруг глупое предчувствие охватило меня. – Только ты все же будь осторожна!
Саския улыбнулась, и на миг показалось, что она гораздо старше меня.
– Буду пристегиваться ремнем безопасности, – пообещала она. – В буквальном и переносном смысле.
Я сменила тему. Пока она с горящими глазами говорила обо всем, что собиралась там делать, а я молча наблюдала за ней, в голове вертелась мысль: как же причудливо переплелись в ней черты обоих родителей. Лицо Саскии напоминало мне и ту, кого я любила, и того, кого презирала, и я подумала: не из-за этой ли двойственности ее отъезд кажется мне не только приемлемым, но и правильным?
Не первой молодости влюбленные, сидевшие за соседним столиком в ожидании сдачи, сожалели о том, что вечер подошел к концу. Он ерошил ее изящно уложенные волосы с проседью и смотрел на нее с величайшей нежностью, а она, глядясь в маленькое зеркальце, подкрашивала губы. Потом поправила прическу, словно Леонардо, улыбнувшись собственному отражению, и сказала:
– Не нужно, чтобы он видел меня растрепанной. Мы должны быть осторожны…
После этого он взял свой портфель, она – сумку, и, рука в руке, они вышли на улицу.
– Честно сказать, в их возрасте… – хихикнула Саския.
Я слегка обиделась:
– Они вовсе не такие уж старые. Значит, ты считаешь, что и в моем…
Сасси перевела взгляд на меня и со смесью удивления и смущения, явно стараясь загладить неловкость, проговорила:
– О, но ведь у тебя есть Роджер.
– Да, – согласилась я, делая знак официанту принести счет. – Конечно, есть. – Но, представив, как влюбленные медленно шагают рядышком там, в ночи, почувствовала явственный укол зависти.
Десятью минутами позже, идя домой, тоже рука в руке, мы поравнялись с большим красным автомобилем, припаркованным у станции метро «Холланд-парк», и я узнала изящную прическу женщины-водителя. Она сидела одна, положив руки на руль и глядя на вход в метро с выражением глубочайшего страдания на лице. Холодок зависти стыдливо уполз прочь. Кому на земле пришло бы в голову завидовать такому?
– Что ты будешь делать завтра, когда проводишь меня? – спросила Саския. – Тебе непременно нужно чем-нибудь заняться.
– Ты имеешь в виду – отметить твой отъезд?
Она рассмеялась:
– Да, конечно. Только отметить не мой отъезд, а завершение отлично выполненной работы.
Я с интересом взглянула на нее. Она говорила совершенно серьезно.
– Сасси, я вовсе не чувствую себя так, будто выполнила контракт и снова встала в очередь на подписание договора о приемном материнстве. Мы с тобой – это, как говорится, навсегда.
– Знаю, – также серьезно ответила она, – но ты больше не несешь за меня ответственности. Теперь мы просто родные люди. А это нечто иное.
– В самом деле? – усомнилась я и подумала: все же насколько бескомпромиссно черно-белой бывает юность.
– Да, разумеется. Ты сама сказала это много лет назад. – У нее не было никаких сомнений.
– Признаться, у меня действительно есть кое-какие планы на завтра, – сказала я.
– Да? Какие?
– Ну, во-первых, я отправлюсь в мастерскую…
– Это скучно.
– А потом пойду на оглашение завещания миссис Мортимер. Она мне что-то оставила, но я не знаю, что именно.
Всю ее взрослость как рукой сняло.
– Да ну?! – воскликнула Сасси. – Что бы это могло быть? Как интересно!
– Полагаю, какая-нибудь безделица. Просто сувенир.
– А может, и нет, – возразила Сасси. – Ты вполне можешь получить что-нибудь весомое и ценное. А вдруг она решила оставить тебе всю коллекцию? Или дом…
– И тем самым убить Джулиуса наповал?
– Ой, я о нем и забыла, – с гримаской призналась Саския.
– Ты можешь о нем забыть, но его мать – нет. Ни о нем, ни о внуках. Нет, скорее всего это будет просто подарок на память, большего я не жду, да это было бы и неуместно.
– Ты иногда бываешь такой высокопарной, тетя Эм. Ну почему бы не сказать, что тебе хотелось бы, чтобы она оставила тебе что-нибудь совершенно сногсшибательное, что-нибудь, о чем ты мечтаешь?
– Потому, – коротко ответила я, приложив палец сначала к своим губам, потом – к ее, и вспомнила, какой она была в детстве и как гений некогда ухватил этот дух прелестной невинности и запечатлел на бумаге.
Глава 6
Грязнуля Джоан не торопится, подумала я.
И тут она вошла. Все те же жиденькие светлые волосы, прядь которых, словно свесившаяся наискосок занавеска, прикрывает один глаз. Готовая вот-вот сделать мах – махом я называла ее привычку время от времени резким движением головы откидывать эту вечно нависающую прядь назад: хоп – и voila! – оба глаза появляются на лице, но только на мгновение, прядь тут же падает обратно, снова превращая ее в циклопа. Но в этот краткий миг освобождения, пока оба глаза доступны взору и взирают сами, наблюдатель – в данном случае я – испытывает такое облегчение, такую радость, что столь стремительная утрата этой радости едва ли не вгоняет в депрессию.
Для обсуждения подробностей у меня не было настроения. Пронизывающий утренний холод на пристани пробрал меня до самых моих «старушечьих костей», как я их – предательски – мысленно называла. Я ждала, надраивая стекло, которое предстояло вставить в раму и закрепить. В самом этом процессе заключено нечто, свойственное ожиданию: медленный ритм однообразных движений, молчание…
– Привет, Джоан, – сказала я.
– Привет, – без всякого выражения отозвалась она. – Благополучно проводили Сасси?
– Да. – Мои движения стали кругообразными.
– Хорошо, – так же безразлично обронила она. Мне ничего не оставалось, как совершить непоправимый шаг, спросив:
– Ну, как дела?
В ожидании ответа, отлично зная если не его суть, то тон, каким все будет высказано, я думала: должна же она хоть когда-нибудь мыть эти свои чертовы волосы – но когда? Что же ей, стремглав лететь домой в пятницу вечером, совать голову под душ, все выходные ходить чистенькой, сияющей и очаровательной только для того, чтобы в понедельник, по возвращении сюда, снова превратиться в туже пыльную мышь с засаленными волосами? Она работала у меня с тех пор, как окончила школу, то есть более десяти лет, и за все это время я не припомню ни единого случая – я с еще большим остервенением принялась тереть стекло, – когда бы от ее волос пахло шампунем и они блестели. Кроме нее у меня служил еще Рэг, выполнявший почти все столярные работы. У него косил глаз. Неужели мне на роду написано быть окруженной уродством? Неужели я обречена выслушивать их исповеди, вздыхать и качать головой, не имея возможности избавиться ни от затхлого запаха ее волос, ни от неуютного ощущения, которое испытываешь оттого, что не знаешь, куда смотрит Рэг, когда говорит с тобой? Отдающийся в голове гулким эхом ответ был – да!
Услышав, как Джоан вздохнула, я выжидательно подняла голову и поняла, что разгадала знак правильно. Мах, вступительный мах. И вдруг вместо того, чтобы принять предстоящее как неизбежность – за столько лет я уже привыкла ко всевозможным вариациям того, что она собиралась сообщить, – я почувствовала, как во мне закипает ярость.
– Господи, тетушка Эм, какие же сволочи эти мужики!..
Ну вот. Снова завела свою песню. Так я и знала.
– Представляете, что он сотворил в субботу? – Она сделала паузу.
И тут случилось нечто неожиданное. Вместо того чтобы сказать: «Нет, не знаю, расскажи» или «Ох, ты моя бедняжка…», как всегда делала добрая тетушка Эм, я выпалила не то что неприветливо, а прямо-таки язвительно:
– Нет, Джоан, не знаю. Что же такого сотворил этот овощ в субботу? Изжарил кенара в микроволновке?
Джоан посмотрела на меня. Мах. Взгляд был удивленно-обиженным. Рот так и остался открытым, но из него не вылетело ни звука. Что ж, вот и прекрасно. Испытывая невыразимое мстительное удовольствие, я продолжила, считая на пальцах:
– Джоан, я уже наслышана о Шоне, Роберте, Лусиане, Енохе. Теперь еще один, точно такой же, как все предыдущие. Какой из известных сценариев был разыгран на сей раз? Дай догадаюсь. Он валялся в постели до трех часов дня? Чинил свой мотоцикл твоим хлебным ножом? Когда он встал наконец в три часа, ты обнаружила, что в постели он был не один? – Мой голос звенел. Пучок волос, похожий на паклю, свесился снова, она опять стала одноглазой. – Надел твое любимое белье? Не хочет пополам платить за телефон? Съел кенара, зажаренного в кляре из дерна?