У Джонатана снова появилось искушение спросить, уверен ли этот господин, что они говорят об одной и той же Миранде Дрейк, но тот не оставил ему времени для вопросов:
— Я так понимаю, что ей пришлось писать по ночам, когда никто не мог узнать, чем она занимается, и тайно покидать дом, чтобы доставить свою рукопись. Она отдала брату последнюю главу несколько недель назад, и я рад сообщить, что уже скоро поступит в продажу вся книга целиком. Я полагаю, что она будет еще более популярна, чем ее прежние романы.
Джонатан помотал головой, пытаясь собрать разбегающиеся мысли.
— Не хотите ли вы сказать, что она так скрытно выходила из дому, выскальзывая на рассвете или когда никого не было поблизости, только затем, чтобы доставить часть книги? И что тот господин, с которым она встречалась… Деньги, которые она от него получила…
— Были платой за главы ее книги. А человек, о котором вы говорите, это большей частью был мой брат. Как я уже сказал, она могла привозить ему всего по нескольку глав из-за того, что ей приходилось, по настоянию окружающих, принимать участие в лондонском сезоне.
— Я… не знал…
— И, конечно, один раз она приезжала сюда, чтобы я мог отдать ей ее долю прибыли, которую мы получили от возросшего спроса на ее прежние книги. Новый роман, печатающийся с продолжением в газете моего брата, вызвал повышенный интерес к ее другим романам, как мы и предсказывали.
Джонатану вспомнились те банкноты, которые вручил ей господин из наемного экипажа. Так это была плата за писательский труд?
— Она ничего не говорила…
— Да, она никому об этом не рассказывала. Ради своей кузины. И раз вы открыли ее тайну, — как бы вы это ни сделали, — я надеюсь, что вы ее не выдадите.
Пока Джонатан подыскивал слова для выражения своих чувств при этой новости, издатель заговорил снова:
— Вы не знаете, не уехала ли мисс Дрейк, сэр? Я имею в виду, из своего дома в Йоркшире, потому что мы знаем, что Лондон она покинула. Вскоре после того, как привезла нам последние главы своей книги, насколько я понимаю. Мы с братом несколько раз писали ей по поводу новой книги, которую она обещала нам, но не получили никакого ответа.
— Нет… то есть, я не думаю, чтобы она уехала снова. Я… насколько мне известно, она не совсем здорова.
— Очень жаль это слышать. Если вы ее увидите или будете ей писать, не будете ли вы так любезны передать ей наши с братом пожелания скорейшего выздоровления.
— Д-да, конечно.
Глядя на странное выражение, которое принимало лицо Джонатана, пока он пытался усвоить все эти ранее не известные ему сведения о деятельности Миранды, мистер Уоррингтон с тревогой спросил:
— Что-то не так, сэр?
— Нет-нет, ничего, мистер Уоррингтон, за исключением того, что, я только что понял, что был величайшим дураком во всем Лондоне… нет, пожалуй, во всей Англии.
— Я… я не понимаю.
Джонатан покачал головой, пытаясь осмыслить услышанное и сравнивая это со своим прежним мнением о Миранде.
— Да, наверное, потому что я и сам не совсем понимаю то, что вы сообщили мне. Но это уже неважно. Я увижу мисс Дрейк, если она меня примет, и передам ей ваши пожелания.
— Очень любезно с вашей стороны, сэр, — тепло сказал Эдвард Уоррингтон, продолжая с недоумением смотреть на Джонатана, словно сомневаясь, можно ли доверять человеку, который так странно себя ведет. Этот господин говорит так, как будто он друг мисс Дрейк, но с незнакомцами никогда не знаешь, что у них на уме. Он мог быть каким-нибудь искателем сенсаций, пытающимся узнать местонахождение писательницы. Он не хотел бы нести ответственность за то, что сообщил такому человеку, как найти молодую леди, если тот еще не знает этого. Она всегда верила в его порядочность. Он должен постараться не утратить этого доверия.
— Мы по ней скучаем, — неловко сказал он.
— И я также, сэр, но, боюсь, что винить за это должен только себя самого. — Джонатан быстро зашагал прочь из кабинета, оставив издателя в некотором недоумении глядеть ему вслед и думать, не позвать ли ему кого-нибудь приглядеть за сумасшедшим, или это какой-нибудь жулик?
Ходьба на предельной скорости до тех пор, пока раненая нога не запротестовала так, что ему пришлось отдохнуть, нисколько не помогла Джонатану, потому что мысли его, как он обнаружил, отдыхать не желали. Теперь он знал, что любит Миранду, что любил ее почти с самого начала, даже когда настойчиво советовал ее кузине не позволять ей остаться. И он нанес ей самое тяжкое оскорбление, какое только может мужчина нанести хорошо воспитанной леди. Не было никакой возможности когда-нибудь уговорить ее простить его.