12 января 1790 года. Фаворит лежит уже целую неделю в постели, сначала обстоятельства болезни его, от простуды происшедшие, казались очень опасны, то теперь к выздоровлению есть надежда».
Как видим, со здоровьем и этого фаворита — не ахти. Это не тот храбрый и безрассудный младший брат Валериан. Нелегко ему дается любовь царицы, но, как сказала когда-то меткие слова неумная, в общем-то, подружка нашей последней царицы Александры Федоровны Вырубова, «от любви цариц не убегают». И Зубов все энергичнее и полнее входит в свою роль капризного, маленького мальчика, от которого ждут, чтобы он отдал не только свое сердце, но и свою душу. «Стань моим вторым „я“, отдай мне свое сердце, стань моим воспитанником, и я разовью твой вкус, я построю тебя по своему подобию». Что-то порочное, что-то патологическое есть в натуре Екатерины. Раньше она радовалась и поощряла преступную физическую связь Потемкина со своей племянницей, сейчас ей щекочет нервы сознание физической связи бабушки со своим внуком. Ей нравится, когда мальчик плачет от ярости, когда ему не позволяют войти в комнату бабушки, пардон, царицы, утешать потом его так приятно. От этой преступной, с точки зрения моралистов, связи Екатерина расцвела, как цветет старая яблоня после обрезки ветвей, наново рождаясь. Они вместе пьют чай, вместе музицируют, а Зубов довольно хорошо играет на скрипке, читают французские романы и даже своему верному конфиданту в Гамбурге М. Гримму пишется уже не хвалебное, а успокоенное и умиротворенное письмо, даже не изобилующее дифирамбами, — гармония личного счастья в панегириках не нуждается: «Он трудолюбив, бескорыстен, исполнен доброй воли и отличается чрезвычайными умственными способностями». Словом, как раз наоборот, чем он был в действительности.
У Зубова колоссальная интуиция, свою роль он заучил прекрасно и предупреждает каждое желание возлюбленной. И настолько он влез в кровать императрицы, а значит, и в ее сердце — помните: «Кто в постель войдет, тот права свои приобретет», — что затмевает могущество Потемкина, а после смерти последнего становится графом и князем священной империи. В 1874 году он в качестве генерал-губернатора отдавал приказания самому Суворову.
Его чрезвычайное честолюбие и хватка настолько велики, что он заграбастал все дела, всякое влияние, собирает огромные богатства, а тщеславию его нет предела. Платон Зубов всемогущ. Вот письмо графа Ростопчина, написанное Семену Воронцову 20 августа 1785 года:
«Граф Зубов здесь все. Нет другой воли, кроме его воли. Его власть обширнее, чем та, которою пользовался князь Потемкин. Он столь же небрежен и неспособен, как прежде, хотя императрица повторяет всем и каждому, что он величайший гений, когда-либо существовавший в России».
Все увереннее, все бесстыднее и циничнее начинает этот юноша вести себя по отношению к окружающим, внушая страх, ненависть и, конечно же, раболепие, как всегда бывает при дворе. Когда Зубов едет на охоту на зайцев и случайно по небрежности его повозки остановятся на самой середине проезжей дороги, никто не осмелится переехать этой дороги: будут кареты стоять хоть целых четыре часа, пока фаворит развлекается в лесу. Когда он встает, царедворцы, седые вельможи, обязаны присутствовать при его туалете и раболепно заглядывать ему в глаза, ловя малейшее его желание. Вот утро фаворита Платона Зубова: с восьми часов утра его передняя наполнялась министрами, царедворцами, генералами, иностранными посетителями. Но это еще не означало, что фаворит их примет. Его еще нет, он лежит в постели, в своей роскошной спальне, куда на цыпочках направляется почтенный генерал, приходящий каждый день на час раньше, чтобы самолично приготовить фавориту чашку кофе. И неизвестно, сам ли генерал придумал себе такую почетную должность, как несение каждый день в постель фавориту кофе, или ему это вменялось в обязанность, только исполняет он ее весьма усердно и с должным подобострастием. Сановники, ожидающие в передней появления фаворита, томятся в неизвестности: примет ли он их сегодня, ибо вполне возможно, что, прождав до четырех-пяти часов, они несолоно хлебавши уберутся восвояси, чтобы назавтра прийти снова в надежде на более расположенное к ним настроение фаворита. Но вот он встает, изнеженной, ленивой походкой в своем роскошном, расшитом золотом халате направляется в туалет, куда сейчас же толпой уже ринулись сановники, выстроившись в ряд, как перед осмотром войск главнокомандующим. Но фаворит и не думает их «осматривать». Он вообще их не замечает. Он сидит перед зеркалом, просматривает письма, его головкой занимается лучший во дворце парикмахер, и ноль он внимания на не смеющих ни говорить, ни дышать седовласых сановников, годившихся ему в отцы или дедушки. Вполне возможно, что мы сегодня не в духе, встали не с той ноги, что мы сегодня не обратим ни на кого свое милостивое внимание, а если какой-то счастливец удостоится нашего небрежного кивка, он должен выйти на два шага вперед и отвечать на наши вопросы по стойке «смирно», кратко, четко, корректно и отмарширует обратно в строй, когда мы знаком нашего пальчика разрешим ему это сделать.