Вторым предположением стала вероятность того, что спустя многие месяцы Лера сорвалась и вновь приложилась к бутылке, и теперь ей попросту стыдно показываться Максиму на глаза до того, как последняя капля опьяняющей дряни растворится в крови и выветрится из организма. Либо же не хотела, чтобы ее отрывали от этого способствующего саморазрушению занятия. Эта версия, по мнению Максима, казалась более правдоподобной и могла объяснить побуждение его девушки вернуться к шрамированию, поскольку, как ему подумалось, в трезвом состоянии она бы прежде взвесила все за и против и пришла к более разумному решению.
Но не исключал он и третий, самый простой и безобидный вариант: ей просто было необходимо временно побыть одной.
Далее они почти четыре часа кряду просидели за решением алгебраических и геометрических задач, заучиванием правил и теорий, могущих им пригодиться разве что в стенах школы и, быть может, вузов, и разбором – по памяти Максима – уроков, которые ей придется выполнить для закрытия долгов. Когда же Валерия поняла для себя, что полученной информации ей вполне достаточно для дальнейшего самостоятельного обучения и как только они справились со всеми полученными на предстоящий понедельник заданиями, – собрали рюкзаки и в обнимку развалились на кровати. Минут через двадцать задремали, но едва-едва погрузились в фазу глубокого сна, как их разбудила бабушка, радостно сообщив о том, что скоро будет готов состряпанный ею и поставленный в духовку яблочный пирог (они слышали возню на кухне, но не придавали ей значения и были поистине рады небольшому вкусному сюрпризу, ароматом которого наполнилась каждая комната).
Девушка первой поднялась с постели и вышла из комнаты. Максим, воспользовавшись моментом, заглянул под кровать, свесившись с нее: там, в дальнем углу, куда не проникал свет, лежала пустая стеклянная бутылка. Закрыв глаза, он неодобрительно помотал головой, но подумал, что не станет ничего говорить Лере, чтобы та не закатила скандал, как это обычно происходит с теми, кого подлавливают. Вместо этого он опустил ноги на пол, встал и, поправив на себе одежду и пятерней пригладив волосы, проследовал в ванную, где с мылом помыл руки и обдал лицо холодной водой, после чего пошел на кухню.
Валерия уже сидела за столом и смаковала кусок пирога. Максим сел рядом с ней. Забурлила вода в электрическом чайнике, от носика которого к потолку поднимался пар, раздался щелчок, – и старушка разлила кипяток в три кружки с заранее закинутыми в них чайными пакетиками. Подростки насыпали по две чайные ложки сахара, бабушка же предпочла наслаждаться горячим напитком без него. Разделенный на восемь частей, с крайне аппетитной на вид румяной корочкой пирог (и с уже отнятым от него треугольником) стоял в центре стола на крупной плоской посудине, и Максим, поддев один кусок плошкой, положил его себе на тарелку.
– Приятного аппетита, – произнесла, улыбаясь, бабушка, присоединившись к трапезе.
– Спасибо, – ответили ребята в голос, улыбнувшись в ответ.
– И вам того же, – добавил Максим.
В зале разрывались динамики телевизора (32-дюймового Sony, подаренного бабушке ее единственной дочерью (Лериной матерью) в позапрошлогоднюю новогоднюю ночь). Валерию раздражала бабушкина привычка оставлять его включенным – громко включенным – даже тогда, когда она его и не смотрела, и не слушала, но и упрекнуть ее за это не решалась, потому как считала, что лишать родную бабушку единственной дурной привычки было бы невежественно, даже эгоцентрично, учитывая то, сколько в ней самой крылось дурных привычек.
Какое-то время троица молча наблюдала за тем, как мимо их дома неторопливо, опустив голову, прошла девочка лет десяти, старательно обходя лужицы и слякоть на не обложенной асфальтом дороге. Еще через пару минут там же, на выбоинах, ковыляя из стороны в сторону, проехал легковой автомобиль.