Апартаменты, отведенные нам, были неприлично огромными: две спальни, при каждой — ванная и туалетная комнаты. Двери спален выходили в гостиную, в которой можно было бы проводить соревнования по большому теннису.
— Клер могла бы спать спокойно, если бы это увидела, — сказал Дон, посмотрев на меня изучающим взглядом.
Вскоре в гостиной появился привратник, сгибающийся под тяжестью моего самого большого чемодана. Он грохнул его на пол так, что звякнули «сосульки» люстры. Через десять минут появился остальной багаж. Привратник свалил его у моих ног и искоса посмотрел на меня испепеляющим взглядом.
— Не поднять ли сюда еще и вашу машину, мадам? — съязвил он.
— Как вы со мной разговариваете? Вы представляете, кто я?
— Женщина, которая любит разнообразие в одежде, — сбавив пыл, ответил он сквозь зубы.
После его ухода Дон отнес вещи в мою спальню.
— Вы можете принять ванную или душ, — сказал он. — А потом мы спустимся вниз и попробуем напитки. Ну как?
— Годится.
— Договорились. Встретимся в пять часов, — он прикрыл дверь жестом настоящего джентльмена, а может быть, даже и настоящего мужа.
Приняв душ, я начала перебирать туалеты и остановилась на черном бархатном платье, оголявшем мои плечи, а также шею и часть груди. Короче, этот лоскут держался на двух тонюсеньких бретельках и должен был демонстрировать подлинность и притягательную натуральность некоторых телесных подробностей Мэвис Зейдлиц. Платье плотно облегало фигуру, но расширялось от колен книзу: это было что-то похожее на веер в духе двадцатых годов. Модельер заверял меня, что ностальгический силуэт платья направляет мысли на вечное и непреходящее... Но я точно знаю, что у мужчин этот силуэт направляет мысли совсем в другую сторону — весьма современную, даже сиюминутную.
Дон ждал меня в нашей общей гостиной. Он был очень внимателен. Платье вызвало в нем бурю чувств: я заметила это по его глазам.
— Нет, — твердо сказала я. — Ничего подобного. Несмотря на то, что я — ваша жена. На три дня.
— Мэвис, это будут очень длинные и мучительные для меня дни, — вкрадчиво ответил он.
Мы спустились в ту гостиную, где состоялось мое знакомство с Эдвиной, пересекли ее и прошли в бар.
В этом помещении крыша была стеклянной, поэтому солнце беспрепятственно гуляло по всем закоулкам. Около стойки бара стоял человек с бокалом. Толстячок. Я отметила, что его белый костюм сшит у первоклассного портного, и что когда-то этот мужчина-, несомненно, был кудряв: теперь те кудри заметно поредели. Залысины, впрочем, не портили его лица, и даже наоборот, лоб выглядел мощным — это был лоб мыслителя. Толстячок, увидев нас, заулыбался, обнажив два ряда отборных зубов. Когда мы подошли к нему поближе, я почуяла аромат дорогого парфюма.
— Приятно видеть вас здесь, — сказал он и протянул для рукопожатия ухоженную руку. — Дон так долго прятал свою жену. С его стороны это нечестно.
— Познакомься, Мэвис, — сказал Дон. — Это Фабиан Дарк, адвокат, поверенный семьи.
Я ожидала, что рука Фабиана будет мягкой и влажной. Но рукопожатие оказалось, на редкость, твердым и холодным.
Адвокат улыбнулся мне:
— Дон представляет меня так официально, словно я не являюсь давним другом семьи Убхартов... Впрочем, я зря его ругаю: у него отменный вкус, — он окинул меня оценивающим взглядом. — Наше вынужденное томление здесь мне уже начинает нравиться. Разрешите, я приготовлю для вас коктейль. Что вы предпочитаете?
— Трезвую голову, мистер Дарк.
— Зовите меня Фабианом. Я не настолько стар, чтобы не претендовать на ваше внимание. А что вы будете пить, Дон?
— Скотч. Приехали Ванда и Карл?
— Нет, — Фабиан разговаривал и одновременно управлялся с напитками. — Кстати, Дон, вы не знакомы с мужем Ванды?
— Нет. Не имел удовольствия.
Адвокат загадочно улыбнулся.
— Я немного знаю Грегори Пейтена. Он психоаналитик. Ванда поступила расчетливо: лучше выйти замуж за врача и разделить с ним кушетку, нежели платить за эту же кушетку по сто долларов за час.
Я от души рассмеялась.
Дон поморщился.
— Не будь занудой, — я потрепала «мужа» по плечу.
— О, вы мне с каждой минутой нравитесь все больше и больше, — сказал Фабиан. — Мы с вами, мне кажется, поладим. А Дон... Его всегда подводило чувство юмора.
— Я вижу, что вы нашли друг друга, — холодно заметил Убхарт. — Мне ничего не остается, как выйти и подышать свежим воздухом.
— Подожди, Дон! Я...
Не слушая меня, он удалился и закрыл дверь. Фабиан покручивал в руке бокал и смотрел на меня «зеркальными глазами»: я ничего не могла прочесть в них. Думаю все же, адвокат относился ко мне с симпатией.
— Вспышка раздражения... Не волнуйтесь, это скоро пройдет, — успокоил он меня. — Полагаю, вы привыкли к подобному. Резкая перемена настроения — отличительная черта Убхартов. Таким был и Рэндолф.
Он протянул мне полный бокал, я в рассеянности взяла его. Фабиан долго рассматривал меня — так, что мне стало не по себе. Я, конечно, привыкла к мужским ощупывающим взорам, и если испытываю беспокойство, то только тогда, когда меня перестают разглядывать. Но адвокат смотрел совсем иначе. В его взгляде не было ни желания, ни похоти. И это мне не нравилось.
— Ну и как вы нашли Эдвину? — спросил он наконец.
— Экономку? Знаете ли... — я попыталась подыскать подходящие слова.
— Она производит несколько устрашающее впечатление, да?
— Нет, она меня не напугала, хотя ей бы этого хотелось.
— Я вижу, что мы с вами найдем общий язык, — повторился толстячок и почему-то обрадовался. — Что касается Эдвины, ее несложно понять. Она столько лет играла роль «интересной женщины», «разочарованной», «изящной и недоступной»... Вы, надеюсь, понимаете, что это такое. Но потом ее амплуа сменилось на роль «несправедливо обойденной». Пять лет она живет воспоминаниями и культивирует в себе чувство оскорбленной добродетели. Вы, конечно же, знаете, что Эдвина может находиться в доме только до того дня, пока вашему мужу не исполнится тридцать лет.
— Да, Дон говорил мне об этом.
— Насколько я знаю, ей причитается две тысячи долларов. Эдвина провела здесь семь лет в качестве хозяйки, а получит вознаграждение садовника, после чего ее уволят. Таковы указания Рэндолфа Убхарта.
Неожиданно Фабиан затрясся — он смеялся беззвучно, одним ртом.
— У Рэндолфа было потрясающее чувство юмора. Я думаю, вы и я, мы оба поладили бы с ним.
— Да... То, что он сотворил с Эдвиной, очень смешно. Громче всех смеется она сама.
— Мэвис, давайте переменим тему. Как так случилось, что вы вышли замуж за Дона?
— В этом есть нечто особенное? Непонятное? Противоестественное? — я с осторожностью подбирала слова.
— Мне всегда казалось, что рядом с Доном должна быть другая женщина, не такая, как вы, — задумчиво сказал Фабиан. — Мэвис, а вы довольны своим браком? Извините, я вторгаюсь в ту область, в которой непозволительно копаться чужому человеку. Но все-таки я — адвокат семьи.
— Все считают, что наш брак удачен.
— Очень рад за вас, Мэвис. Мэвис... Я почему-то думал, что третью жену Дона зовут Клер.
Я прикусила губу.
— Откуда у вас такие мысли?
— Видите ли, я знаю, что вы с Доном поженились в Сан-Диего более года назад. У меня хранится копия вашего брачного свидетельства. Я получил ее из Сан-Диего: мне прислали копию после запроса. Это проще, чем надоедать Дону и заставлять его искать документ, который уже наверняка куда-то запропастился... Не подумайте, что я слежу за Доном. Я стараюсь добросовестно выполнять свои обязанности. Мне было необходимо юридическое подтверждение того, что Дон женат: иначе он не получит наследство Рэндолфа.
— Спасибо, я все поняла. Конечно, меня зовут Клер, но в детстве так часто дразнили «эклером», что я невзлюбила свое имя. Дон зовет меня Мэвис, и это нормально.
— Но почему — Мэвис?
— «Мэвис» — «певчий дрозд». Благозвучно... Не так ли?