- Что вы, Манюша, Бог с вами! - произнес батюшка и, сдвинув на лоб очки, пристально посмотрел на говорившую.
- Иванова, глупая, молчи! Ведь это "тайна", - дернула ее за рукав сидевшая поблизости Кира.
Но было уже поздно. Батюшка услышал "тайну".
- Что вы, девочки, - прозвучал его ласковый, голос, - никакой черной женщины не может быть в музыкальной комнате! Ведь незнакомых не допускают в институт, а всех ваших дам вы знаете в лицо.
- Да это была не дама, батюшка, это было "оно"... - начала робко Бельская.
- Что? - не понял батюшка.
- "Оно"... привидение... - подхватила Миля Корбина, и зрачки ее расширились от страха.
- Галочка, пусти, пусти меня! - послышалось со всех сторон...
- Да Господь же с вами, девоньки, чего только не выдумаете! - ласково усмехнулся отец Филимон... - Ничего тайного, сверхъестественного не может быть на земле. Есть таинства, а не тайны: таинства обрядов, таинство смерти и другие.
- Ах, батюшка, - прошептала Миля, - а как же мертвецы встают из гробов... и являются к живым людям?
- Все это неправда, девочка... Либо неуместная шутка досужих людей, либо просто выдумка... Тело подлежит тлению после смерти, как же оно явится?.. А душа, насколько вы знаете, не может воплощаться, - пояснил батюшка. - Да и кто видел из вас черную женщину?
Мы невольно оглянулись на Вольскую. Она сидела бледная и спокойная, по своему обыкновению, и на вопрос священника отвечала твердо:
- Я ее видела, батюшка.
- Вы, Анночка? - удивился тот. - Но, деточка, вы, наверное, ошиблись, приняв кого-нибудь из музыкальных дам, делавших обход нумеров, за привидение... Успокойтесь, дети, - обратился он ко всем нам, - знайте, что все усопшие спокойно спят в своих могилах и что привидений не существует на земле!.. Анна, грешно и нехорошо верить в них.
Анна молчала, только легкая судорога подергивала ее губы. Вольская славилась между нами своим авторитетом. Ей верили больше всего класса, ее уважали и даже чуточку боялись. И в правдоподобии ее рассказа о черной женщине никто не усомнился ни на минуту.
Объяснение батюшки сорвало покров таинственности с происшествия Вольской, и мы сидели теперь разочарованные и огорченные тем, что "оно" оказывалось только музыкальной дамой. Какое прозаическое и обыкновенное пояснение! Какая жалость!
- Я иду экзерсироваться в семнадцатый нумер, - решительно заявила Белка, когда батюшка, благословив нас по окончании урока, вышел из класса.
- И я!
- И я!
- И я! - послышалось со всех сторон.
Семнадцатый нумер брался теперь чуть ли не с бою. Надо доказать, что Анна ошиблась вчера. Надо решить эту загадку.
- А я и не подозревала, Анна, твоей способности к "сочинительству", проходя мимо Вольской, съязвила Крошка.
Последняя ответила презрительной улыбкой. Анна слишком ценила свое достоинство, чтобы входить в какие-либо объяснения и пререкания с подругами, которых в глубине души считала ниже и глупее себя.
Все последующие уроки, завтрак и обед мы просидели как на иголках; ожидая того часа, когда нам прочтут распределение нумеров для часа музыкальных упражнений.
Наконец час этот настал. В 7 часов вечера Fraulein Hening взошла на кафедру и, взяв в руки тетрадку с расписанием, прочла распределение селюлек.
Бельская - 10, Иванова - 11, Морева - 12, Хованская - 13 и т.д., и т.д. вплоть до 17-го, последнего нумера, который предназначался мне.
В первую минуту мне показалось, что я ослышалась...
- Какой? - помимо моей воли вырвалось у меня.
- Семнадцатый, семнадцатый!.. Галочка, пусти, пусти меня! послышалось со всех сторон.
Но я не согласилась: мне во что бы то ни стало захотелось попасть туда самой, чтобы подтвердить слова батюшки или... убедиться в предположении Анны.
ГЛАВА VIII
17-й нумер. Недавнее прошлое
В институте было 20 нумеров музыкальных комнат, или селюлек, как мы их называли. Часть их была за залой, часть в нижнем темном коридоре, неподалеку от лазарета и по соседству с квартирой начальницы. Они помещались одна подле другой в два этажа, и из нижних селюлек в верхние вела узенькая деревянная лесенка. В нижних селюльках, "лазаретных", давались уроки музыкальными дамами, в верхних, зазальных, - исключительно экзерсировались. Окна всех селюлек выходили в сад, прямо на гимнастическую площадку, находящуюся перед крыльцом квартиры начальницы.
Я вошла в 17-й нумер, не ощущая никакого страха, и открыла окно. Струя свежего сентябрьского воздуха ворвалась в крошечную комнатку, где мог только поместиться старинный рояль с разбитыми клавишами и круглый табурет перед ним. Потом вынула из папки толстую тетрадь шмитовских упражнений, положила ноты на пюпитр и, придвинув табурет, уселась за рояль.
Газовые рожки, вделанные в стену, ярко освещали крошечный нумер. Из соседнего 16-го нумера слышались тщательно разыгрываемые чьей-то нетвердой рукой гаммы под монотонное выстукивание метронома. Это Раечка Зот, рябоватенькая, худосочная блондиночка, разучивала музыкальный урок к следующему дню.
17-й нумер был последним в нижних селюльках и упирался в стену соседней с ним комнаты музыкальной дамы.
Скоро и верхние и нижние селюльки огласились самыми разнообразными звуками из разных мотивов; получилось какое-то ужасное попурри. Одна воспитанница играла гаммы, другая - упражнения, третья - пьесу, и все это сопровождалось громким отсчитыванием на французском языке и стуком метронома:
- Un, deux, trois, un, deux, trois (один, два, три, один, два, три)!
Свежий осенний вечер уже давно окутал природу... Деревья, еще не лишенные вполне осеннего убранства, казались громадными гигантами, протягивающими неведомо кому и неведомо зачем свои гибкие мохнатые ветви-руки... Луны не было... Только звезды, частые, золотые звезды весело мигали с неба своими зеленоватыми огоньками, как бы ласково заглядывая в окно селюльки... Они словно притянули меня к себе...
Остановившись на полутакте, я вскочила с табурета, подошла к окну и стала с жадностью вдыхать в себя свежую струю чудесного, чистого вечернего воздуха.
Я не могу равнодушно смотреть на звезды, не могу оставаться наедине с ними, чтобы они не навевали моему воображению милые, далекие картины моего детства... И сейчас эти картины встали передо мною, сменяясь, появляясь и исчезая, как в калейдоскопе. Жаркий июньский полдень, такой голубой, нежный и ясный, какие может только дарить самим Богом благословенная Украина... Вот белые, как снег, чистые мазанки, затонувшие в вишневых рощах... Как славно пахнут яблони и липы!.. они отцветают, и аромат их сладко дурманит голову... Я сижу в громадном саду, окружающем наш хуторской домик... рядом со мною чумазая Гапка - дочь нашей стряпки Катри... Она жует что-то, по своему обыкновению, а тут же на солнышке греется дворовая Жучка... Я сижу на дерновом диванчике и сладко мечтаю... Я только что прочла историю о крестовых походах, и мне не то грустно, не то сладко на душе, хочется неясных подвигов, молитв, смерти за Христа. Вот раздвигаются ближайшие кусты сирени, и молодая еще, очень худенькая и очень бледная женщина, с громадными выразительными глазами, всегда ласковыми и всегда немного грустными, появляется, словно в раме, среди зелени и цветущей сирени.