Минут десять сидел он, не зная, что предпринять. Если бы это было раньше, он запросто пошел бы к Корнееву, уговорил старика, выкрутился и дело могло ограничиться «отеческим внушением». Теперь же, после разговора с Лорой, женой Корнеева, одна мысль о встрече с ним приводила Канунникова в дрожь.
«К отцу поехать, рассказать все», — мелькнула спасительная мысль, но он тут же отбросил ее. Отец никогда не вмешивался в служебные дела сына, и сколько он ни обращался к нему за помощью, всегда отвергал его просьбы, строго выговаривая:
— Сын ты мне дома, а на службе просто Канунников Владимир — и все! Сам, сам думай и никогда не надейся ни на тетю, ни на дядю, ни на папу с мамой.
«Если знает старик о Лоре, я погиб! Погиб, и ничто меня не спасет», — в отчаянии думал Канунников.
— На войне как на войне! — после раздумья вслух проговорил он, решив по привычке не избегать своих противников, а идти прямо на них и своим упорством победить.
— Мусенька, — позвонил он секретарше Корнеева, своей давней приятельнице, девице неопределенного возраста с темными, злыми для всех и ласковыми для него глазами, — как ваше здоровьице?
— Владимир Андреевич, сколько лет, сколько зим, — запела в ответ Мусенька, — что же это вы нас совсем забыли?
— Дела, Мусенька, дела и заботы!
Поболтав о ничего не значащих пустяках и рассказав два самых последних анекдота, Канунников осторожно, как пловец на гибельном месте, приступил к делу.
— Как поживает ваш шеф? Опять день и ночь сидит и вам ни сна ни отдыха?
— И не говорите, Владимир Андреевич, всех замотал старик!
— Мусенька, а вы не слышали, о нашем машиностроительном он ничего не говорил?
— Как не говорил! Еще вчера приказал к шести часам пригласить… как их? Сейчас посмотрю, я записала. Да, да… Вот! Инженера Яковлева и механика Полозову. Сейчас разыскивать буду.
— Мусенька, звонить по предприятиям совсем не ваше дело. Это наша обязанность. Будьте спокойны! Ровно в шесть они будут у вас, — все так же воркующе ответил он, продолжая напряженно размышлять: «Но что же обо мне думает старик? Что думает?»
Этот вопрос нужно было решить во что бы то ни стало, и решить его можно было только в разговоре с самим Корнеевым.
«Эх, была не была!» — мысленно сказал Канунников и попросил Мусеньку соединить его с Корнеевым.
Корнеев, как и всегда, ответил внушительным басом и, услышав приветствие Канунникова, не то чтобы радостно, а скорее покровительственно, как с детства говорили с Канунниковым приятели его отца, сказал:
— А, молодое поколение! Ну, как дела?
«Не знает, ничего не знает о Лоре!» — чуть не вскрикнул Канунников и заговорил с Корнеевым тем выработанным тоном почтительного уважения, который он всегда применял в разговоре с приятелями отца. Корнеев шутил с ним, расспрашивал об отце, о матери и вдруг совсем неожиданно сказал:
— А вы, молодой человек, недальновидны!
— Вы о предложении машиностроителей?
— Вот именно, о предложении.
— Иван Степанович, честно признаюсь: просмотрел, передоверился, столько работы, замотался совсем, не обдумал все, и вот теперь… — он хотел сказать: «раскаиваюсь», — и не решился, еще не зная, одобряет старик предложение машиностроителей или нет, — и теперь вот… изучаю!
— Да что изучать! — воскликнул Корнеев. — Дело нужно делать.
— Я и говорю: изучаю, как и чем помочь им, — подхватил Канунников, — это ж такое дело! Каждая минута дорога! Иван Степанович, так разрешите действовать?
— Я хотел поговорить с инициаторами этого предложения.
— Когда прикажете? Я с ними сам приеду!
— Что ж, приезжайте к шести сегодня. Кстати, мне еще кое о чем нужно поговорить с вами, только это уже не телефонный разговор, — неожиданно сухо закончил Корнеев.
«Это не телефонный разговор, — мысленно повторил Канунников, — не телефонный! Неужели он хоть что-нибудь знает о Лоре? Дошло что-то, определенно дошло, и он хочет выяснить лично. Тут держаться нужно очень осторожно. Отрицать все, все отрицать и не дать ни малейшего повода к подозрению. Иначе гибель!»
То душевное спокойствие, которое установилось у Яковлева после встречи с Ириной, вновь было нарушено. Прошло больше месяца, а от Ирины не было ни одного письма. Опять, как и раньше, Яковлев строил самые различные предположения. Обманывая себя, он старался не думать о самом страшном, а вести с фронтов были так тревожны, что каждый день, прослушав сводку Совинформбюро, у него болезненно ныло в груди и наплывали тревожные мысли. К тому же и дела на заводе осложнились: новый план не выполнялся, старые станки то и дело выходили из строя, единственные транспортные средства — три грузовика — не успевали подвозить самое необходимое. Измученные, полуголодные рабочие валились с ног; попытка организовать курсы шоферов и тем хоть как-то облегчить положение с транспортом встретила неожиданное препятствие: столовая соседней фабрики отказалась кормить машиностроителей, создать же свою столовую не хватало ни сил, ни средств; прибывшие из ремесленного училища пареньки были так неопытны и так плохо обучены, что самостоятельно работать не могли, и Яковлеву самому пришлось обучать их заново. Как раз во время занятий с ремесленниками в цех прибежала представлявшая в своем лице весь штат заводоуправления худенькая остроносая девушка и то ли от поспешного бега, то ли от волнения с трудом выговорила: