— Ну что? Что ты мне доказываешь? — выкрикивал голос в землянке. — Мальчишка — этот лейтенант, юнец неоперившийся. Ему бы дома на печке сидеть, а не людьми командовать!
— Ох, Чалый, до чего же ты злой человек, — глухо проговорил второй голос. — Что ты злобствуешь, понять не могу.
— Да, я злой, злой, — еще визгливее выкрикнул первый голос, — и буду злым! Присылают мальчишек командовать нами, а они накомандовали: до Москвы немец добрался, до Волги, до Кавказа…
— Ну, молод лейтенант, зато грамотный он, училище закончил, — возражал второй голос.
— Все равно юнец! — выкрикнул Чалый. — Соску ему… За юбку материну держаться.
Ошеломленный, Дробышев едва устоял на ногах и, дрожа всем телом, в полубеспамятстве отступил назад, споткнулся обо что-то, быстро встал и, шепча: «Я докажу! Я не юнец!» — ходом сообщения побрел, сам не зная куда.
— Стой! Кто идет? — тихо окликнули его из темноты.
— Дробышев, лейтенант Дробышев, — машинально ответил он.
— Товарищ лейтенант, рядовой Мякишев дежурит у пулемета. На огневой все в порядке! — доложил все еще не видимый в темноте пулеметчик.
Мякишев говорил добрым, ласковым голосом, и это успокоило Дробышева. Он склонился к пулемету, ощупал руками раскрытую коробку с патронами, потрогал холодные рукоятки, мысленно повторяя: «Я докажу, докажу, что не юнец!»
— Вот, кажется, и смена идет, — проговорил Мякишев, и Дробышев услышал приближающиеся шаги.
— Вы здесь, товарищ лейтенант? — сказал подошедший командир расчета сержант Калитин. — А мы вас ужинать ждали.
— Спасибо, я не хочу, — ответил Дробышев.
— Разрешите менять пулеметчиков? — спросил Калитин.
— Да, да, меняйте, — ответил Дробышев.
— Валузенко, принимайте дежурство, — скомандовал Калитин, — смена в двадцать четыре ноль-ноль.
«Значит, Чалый в землянке остался, — подумал Дробышев, — а дежурить будет второй номер, Валузенко».
Он хотел было остаться у пулемета и не ходить в землянку, потом, решив не показывать виду, что слышал слова Чалого, вместе с Калитиным и Мякишевым вернулся в землянку. Открыв скрипевшую дверь и войдя первым, Дробышев сразу увидел Чалого. Положив руки на столик, он сидел в напряженной позе, словно готовый к прыжку куда-то в сторону ярко горевшей лампы. Темные густые волосы его были взлохмачены, ворот гимнастерки расстегнут, худое горбоносое лицо нахмурено. Он даже не пошевелился при входе Дробышева, сидел полуразвалясь, словно ничего не видя. Недоброе чувство к нему поднялось у Дробышева.
— Вот ваш мешок, товарищ лейтенант, вот матрац, подушка, — сердито посматривая на Чалого, с заметным смущением говорил Калитин, — вот эти нары для вас. И ужин сейчас подогрею.
— Нет, нет, ужинать я не хочу, — остановил его Дробышев.
— Надо есть, товарищ лейтенант, на фронте силы нужны, — вдруг подняв голову, сказал Чалый, — а силы, они от пищи в человека вливаются.
— Ты бы спать ложился, — прервал его Калитин, — через два часа дежурить.
— А что спать? Человек и так треть жизни спит, — нехотя возразил Чалый, — а я, пожалуй, и больше проспал.
Дробышев видел, как волновался и переживал Калитин, бросая на Чалого злые взгляды и, видимо, боясь его какой-нибудь непристойной выходки. Мякишев и второй подносчик патронов — маленький остроглазый Файзулин — сидели у печки, настороженно посматривая на Чалого и на лейтенанта. Очевидно, и они ждали чего-то от Чалого. Стараясь казаться спокойным и равнодушным, Дробышев достал из мешка одеяло, простыни и неторопливо стелил постель.
— Товарищ лейтенант, а вы играете на гитаре? — неожиданно спросил Чалый.
— Нет, — ответил Дробышев, чувствуя, что начинается неприятный разговор.
— А на балалайке?
— Тоже не играю.
— И на гармошке вы играете?
— И на гармошке не играю.
— Э-э-э! А вот лейтенант Астафьев, — знаете лейтенанта Астафьева? — тот на чем угодно играет. Ну и жизнь от этого в первом взводе! Не жизнь, а сплошное веселье.
Чалый говорил резким, неприятным голосом, неотрывно и вызывающе глядя на Дробышева. Почернелое, с ввалившимися щеками лицо его было злым и насмешливым. Калитин, все так же бросая на него косые взгляды, несколько раз пытался сказать что-то, но не решался, видимо стесняясь Дробышева.
— А вы играете на каких-нибудь инструментах? — подавив растерянность, резко спросил Дробышев.
— В совершенстве владею патефоном, — без тени смущения ответил Чалый.
— Товарищ лейтенант, разрешите расчет укладывать спать? — решительно перебил Калитин.
— Да, да! Пожалуйста.