— А мне что-то не хочется, — потягиваясь и зевая, сказал Чалый.
— Прекратить разговоры, товарищ Чалый! — прикрикнул Калитин и обернулся к Дробышеву. — Я буду дежурить. У нас во всем батальоне такой порядок — сержанты ночью не спят. Так сам капитан Лужко приказал.
Как ни был взволнован событиями прошедшего дня Дробышев, а молодость взяла свое. Едва он лег на жесткий, с непримятой грубой соломой матрац и на такую же колючую подушку и покрылся одеялом, как волна сладостного забытья наплыла на него. Он не слышал, как на соседних нарах ворочался и ворчал Чалый, как через каждые два часа сержант менял очередные смены пулеметчиков. Даже сны не посетили Дробышева в эту первую командирскую ночь. Проснулся он, когда сержант погасил лампу и в узкое окошко уже сочились неяркие проблески утреннего света. Все свободные от дежурства пулеметчики спали, и только Калитин стоял у окна. Услышав шорох, он обернулся и тихо спросил:
— Проснулись, товарищ лейтенант?
— Да. И выспался здорово, — торопливо поднимаясь, ответил Дробышев.
— А теперь умойтесь. Водичка холодная, ключевая, — совсем по-домашнему сказал Калитин и, вдруг посерьезнев, отчетливо доложил: — В отделении все в порядке. Ночь прошла спокойно, никаких происшествий не было.
Дробышев еще не успел умыться, как пришел Козырев. Он так же был нетороплив, спокоен, и только за бессонную ночь лицо его заметно осунулось, под глазами залегли густые тени. Он доложил, что во взводе все в порядке, никаких распоряжений от командира роты не поступало. Дробышев с радостью слушал его, забыв о переживаниях вчерашнего дня.
— Теперь вы отдыхайте, а я осмотрю пулеметы, позиции изучу, — сказал он Козыреву и Калитину.
На фронте по-прежнему стояла тишина. Только где-то далеко на востоке гудела и гудела едва слышная канонада. Дробышев позавтракал и пошел по расчетам проверять пулеметы. Сложная, хорошо изученная машина послушно подчинялась ему. Углубленный в свое дело, он не замечал ни изучающих взглядов дежурных пулеметчиков, ни холода морозного утра, ни хлопков редких одиночных выстрелов. Он забыл даже, что находится на фронте, что рядом укрывается противник, и не заметил, как стремительно пролетело несколько часов.
— Товарищ лейтенант, командир роты идет, — сказал ему пулеметчик, когда Дробышев заканчивал проверку третьего пулемета.
Бондарь подошел своей легкой, стремительной походкой, выслушал доклад Дробышева и спросил:
— Как планируете боевую учебу?
— Я думаю начать с проверки знаний материальной части, а потом теории стрельб, тактики и других предметов.
— Правильно, — согласился Бондарь. — Прежде всего нужно хорошо узнать свой взвод, каждого человека. Поэтому сегодня займитесь материальной частью пулемета, завтра — теорией стрельб, а потом — остальное.
Дробышев ожидал, что командир роты будет расспрашивать его о самочувствии, о настроении, Бондарь же говорил только о делах служебных и говорил так, будто Дробышев давным-давно находился в роте и досконально знал всю ее жизнь. По собственному опыту зная, что вмешательство старшего командира в дела подчиненного, особенно молодого офицера, часто не помогает, а только мешает ему, Бондарь побыл полчаса у Дробышева и ушел в первый взвод.
Занятия по изучению материальной части станкового пулемета Дробышев считал самыми легкими, и все же его охватило волнение. Он долго стоял в окопе, раздумывая, с чего начать занятия, вспоминая советы преподавателей училища, и, когда Козырев доложил, что взвод собран для занятий в землянке, а у пулеметов дежурят сержанты, еще большее волнение охватило Дробышева. Он вошел в битком набитую людьми землянку, как сквозь сон, услышал команду «смирно», машинально скомандовал «вольно» и остановился возле пристроенного на крайних нарах учебного пулемета.
Козырев примостился у двери. Все сидели молча, с заметным любопытством наблюдая за лейтенантом. Он сбросил шинель, фуражку и, тоненький, стройный, с перетянутой ремнем талией, казался совсем юным, хрупким. Ближе всех к лейтенанту сидел Чалый. На его цыганском лице то и дело вспыхивала усмешка, а озорные глаза перебегали с лейтенанта на сидевших вокруг пулеметчиков. Настроение Чалого было хорошо знакомо Козыреву, и он обеспокоенно смотрел на других пулеметчиков из второго расчета. Все они — и Валузенко, и Мякишев, и Файзулин — сидели, словно подавленные чем-то, не глядя ни на Чалого, ни на лейтенанта.
«Неужели вчера какую-нибудь штуку выбросил Чалый?» — встревоженно подумал Козырев и, поймав только один-единственный мимолетный взгляд лейтенанта, брошенный им на Чалого, понял, что действительно вчера в землянке второго расчета между лейтенантом и Чалым что-то произошло. С этого момента Козырев потерял покой. Он настороженно следил за каждым движением Чалого, досадуя на себя, что сел так далеко от Чалого и дал ему возможность сидеть рядом с лейтенантом.