Показательно в этом отношении, что первое большое открытие - применение взрывной силы, возникающей при быстром сгорании определенных веществ, привлекло его внимание прежде всего как средство уничтожения на расстоянии.
Следующим большим достижением стало завоевание воздушного пространства с помощью двигателя внутреннего сгорания. Но очень скоро и это научно-техническое достижение нашло применение в военных целях - как средство уничтожения и разрушения с воздуха. Это со всей очевидностью показывает, что сверхчеловек по мере возрастания его мощи оказывается все более жалким человеком. Чтобы избежать угрозы полного уничтожения противником с воздуха, он вынужден, подобно дикому животному, зарываться в землю. Вместе с тем ему приходится мириться с мыслью о неизбежном уничтожении материальных ценностей, масштабы которого намного превзойдут все, с чем ему приходилось доселе сталкиваться.
Следующим этапом явилось открытие и применение колоссальной энергии расщепления атома. И вскоре же стало очевидным, что разрушительная сила усовершенствованной бомбы такого рода вообще не поддается определению и что уже одни только интенсивно наращиваемые испытания ее способны привести к катастрофам, ставящим под вопрос само существование человечества. Отныне перед нами предстает весь ужас нашего бытия, и мы убеждаемся, что не можем более уходить от вопроса о том, что нас ждет.
Но что, собственно, уже давно должно было бы заставить нас задуматься, так это мысль о том, что, обретя сверхчеловеческую мощь, мы сами стали бесчеловечными. Мы спокойно взирали на то, как в войнах уничтожались огромные массы людей (во второй мировой войне - около 20 млн.), как с помощью атомных бомб сравнивались с землей целые города со всеми их жителями, как напалм превращал людей в пылающие факелы. Мы узнавали о таких событиях из радиопередач и газет и судили о них лишь в зависимости от того, означали они успех той группы народов, к которой мы принадлежим, или наших врагов. А когда до нашего сознания все же доходило, что эти действия являют собой акты бесчеловечности, мы успокаивали себя мыслью, что уже сам факт войны обрекает нас на непротивление и бездействие. Покоряясь с такой готовностью судьбе, мы сами навлекаем на себя обвинение в бесчеловечности.
Сознание, настоятельно необходимое нам сегодня, должно сводиться к убеждению, что все мы повинны в бесчеловечности. Все то страшное, что нам пришлось пережить, должно встряхнуть нас, пробудить в нас потребность содействовать приближению времени без войн.
Этой надежде суждено осуществиться лишь тогда, когда мы, проникнувшись новым духом, придем к более высокой разумности, способной удержать нас от пагубного применения имеющейся в нашем распоряжении силы.
Первым, кто решился выдвинуть против войны чисто этические соображения и потребовать продиктованного этической волей высшего благоразумия, был великий гуманист Эразм Роттердамский (1469-1539). Он сделал это в своем трактате "Жалоба мира" ("Querela Paris"), который был опубликован на латинском языке в 1517 году и в котором мир представлен обращающимся к людям и требующим к себе внимания.
Увы, Эразм нашел мало последователей на этом пути. Считалось утопией ожидать пользы для дела мира от апелляции к этической необходимости. Подобного воззрения придерживался даже Иммануил Кант (1724-1804). В опубликованном в 1795 году трактате "К вечному миру" и в других своих работах, так или иначе затрагивающих проблему мира, он связывает достижение мира только с надеждой на неуклонный рост авторитета международного права, в соответствии с которым международный судебный орган будет выносить решения по всем спорам, возникающим между государствами. Авторитет же международного права должен зиждиться на растущем уважении, которое в силу чисто практических соображений будет с течением времени оказываться праву как таковому. Кант не устает повторять, что нет смысла приводить этические основания в пользу идеи союза государств, а нужно считать ее делом все более совершенствуемого права. Он полагает, что совершенствование это будет достигаться в ходе как бы само собой происходящего прогресса. Он убежден, что "великий зодчий, именуемый Природой", самим ходом исторического развития и военными бедствиями будет - пусть даже лишь очень и очень постепенно подводить людей к необходимости договориться о международном праве, гарантирующем постоянный и прочный мир.
План союза государств с третейскими полномочиями раньше других и с большей определенностью развил в своих мемуарах Максимилиан Сюлли (1559-1641), друг и министр французского короля Генриха IV. Более подробно он был затем разработан в XVIII столетии в трех работах аббата Шарля Ирине де Сен-Пьера (1658-1743), наиболее значительная из которых носила название "Projet de Paix perpetuelle entre les souverains Chretiens". Кант был знаком с развиваемыми в них идеями. Возможно, он был обязан этим опубликованной в 1761 году работе Жан-Жака Руссо "Суждение о вечном мире", где давалось изложение идей де Сен-Пьера.
Сегодня мы уже можем говорить об опыте женевской Лиги Наций и Организации Объединенных Наций (ООН).
Институты такого рода способны многое сделать, пытаясь посредничать в возникающих раздорах, выступая инициатором определенных решений и совместных действий народов и предлагая другие ценные и актуальные услуги. Одной из крупнейших акций женевской Лиги Наций было создание в 1923 году обладающего международной силой и законностью паспорта для лиц, лишившихся в результате войны государственной принадлежности. В каком положении оказались бы эти люди, если бы Лига Наций не позаботилась - по инициативе Фритьофа Нансена о введении такого паспорта! А какова была бы участь беженцев и изгнанников после второй мировой войны, если бы не существовало ООН, взявшей на себя заботу о них!
Но ни одной из этих организаций не под силу оказалось обеспечить состояние прочного мира. Все их усилия были напрасными потому, что прилагались в мире, где отсутствовало устремленное на достижение мира сознание. Как юридические институты они не могли породить такое сознание. Сделать это в состоянии лишь этический дух. Кант заблуждался, полагая, что в деле достижения мира можно обойтись без этого духа. Путь, на который он не хотел вступить, непременно должен быть пройден.